Они оба с сожалением взглянули на дверь.

Тихо, нота за нотой, стали доносится звуки скрипки. Удивительно, но на этот раз фальшь никак не проявлялась в игре. Наверно потому, что игра шла от души. Его мелодия звучала слишком грустно… особенно после таких слов.

У матери на глазах навернулись слезы.

– Сделай это, – тихо сказала она, и повернулась к лестнице, не поднимая глаз.

Влад и не думал иначе. Нельзя было отступать. В такой ситуации надо искать любой повод, любую идею, чтобы заработать деньги для здоровья ребенка.

Бедный мальчик, в его неполные одиннадцать, не мог полноценно наслаждаться жизнью. И дело не столько во врачебных запретах – он сам ясно понимал, чем внезапно начавшиеся судороги и потеря сознания чреваты. И даже там, где ему давалась свобода, он вел себя скованно. Многие стали замечать признаки депрессии, нестабильность в его поведении, а врачи предупреждали о возможных психозах и помрачениях сознания. Мальчик перестал быть похожим на сверстников. Беспокойное, подрагивающее тело ребенка с сознанием взрослого. И больше в психологическом плане – с интеллектуальным развитием Марка тоже стали проявляться проблемы, кажущимися на фоне всего остального не такими уж серьезными. Одно его утешение – скрипка. Марк находил себя в музыке. Она его ускакивала, приводила голову в порядок, а сердце делала счастливее.

Одинокая, неприкаянная душа бродила меж холодных стен бездушного города.

Все вокруг думали, что он один из них, а он пытался подыграть. Эти люди были омерзительны ему своей правильностью, но он старался влиться. Люди не замечали его, он же видел каждого. Однако это были лишь пустые оболочки людей – в них нельзя было угадать живой души. Он не видел в них кого-то, кто мог бы заявить о себе как о том, кто достоин жизни. Но умерщвлять их он не смел – в его интересах не искоренить таких людей, а преобразить. Пусть странным методом, но так можно было потихоньку, шаг за шагом, добиться открытию души каждого, того, что есть в каждом из них, но сокровенно скрыто за этикой.

Несмотря на свою проницательность, Ворон не мог понять, что творится в самой глубине мыслей этих людей. Может они и вправду приверженцы правил и следуют постулату «Правильно – значит хорошо», или в них все же есть бесы, которых можно расшевелить.

Ворон терпеть не мог притворство. Самый явный знак притворства – так называемая «корпоративная этика». Все поголовно в этом городе были «слугами общества». Офисные рабочие и сфера обслуживания. Они функционируют благодаря друг другу.

Их деятельность явным образом заключалась в банальном ношении формы, улыбчивых либо нейтральных лицах и незаменимым «Здравствуйте, чем могу помочь?». Они притирались друг к другу, стелились друг перед другом ради финансовой отдачи. Именно поэтому не могли искренне выразить мысль о человеке, о своем настроении или своем отношении к миру в целом.

Это клише жизни могли быть похоже на сюжет Джорджа Оруэлла. Но проблема в том, что здесь за ними никто не следит. У них нет авторитетной власти, которая контролировала бы их. Нет. Они просто так хотели и делали это с выгодой лишь для себя самих. К своим клиентам они относились как к дойным коровам, к которым нужно было правильно подойти.

Ворон действовал как вирус. Он не был заметен, его действия не привлекали внимания. Действуя скрытно, он медленно сеял в этом «идеальном обществе» вирус хаоса. Он узнавал все об этом организме, понимал его слабые стороны и надеялся в будущем все же узнать и тайные желания. Сейчас Ворон находился на стадии «теории разбитых окон». Почти каждый вечер он выбирался на улицы и, пока город спал, он рассеивал хаос мелкими крупицами посредством граффити. Но едва ли это можно было так назвать. Его рисунки и надписи на стенах призывали к хаосу, насилию, свободе, искренности… Они состояли из простых, неявных фраз и символов.