– Подождите, а кто это? – спросила она, сдерживая свое волнение – что-то похожее. Вроде я даже знаю кто это.

– Это матрос Хлызов из войсковой части 34314. Мы когда обыскивали у них в части, то нашли в его тумбочке.

– Да вы что. Надо было оставить это. Я же его знаю. Он действительно очень талантлив. Его не приняли в академию художеств поскольку он был сыном врага народа.

– Подожди, так как же это он попал служить в режимную секретную часть? – подскочил на стуле начальник отдела майор Шпонин – Кто это проморгал?

– Вы не волнуйтесь товарищ майор! – успокоила его Рина. – Потому что за день до того, как его забрали на службу, пришли документы о полной посмертной реабилитации его отца и восстановлении всех его чинов и наград. Ему даже вроде пенсию должны были выплатить за те пятнадцать лет, которые он провел на Колыме.

– Рина вот я не могу в свою голову взять, чего ты в нем талантливого нашла. Мы же ничего понять не можем. Один бред какой-то – воскликнул капитан Шестов. – Рина, неужели будешь его защищать.

– Ребята да вы что! Кто может в этом времени понять и оценить настоящего художника, ученого, творческую личность. Их же понимают и защищают единицы в их времени, большинство окружающих подвергает гонениям и отрекается. И только потом, когда их труды пройдут настоящую закалку временем начинают спохватываться и бегать к могилам, искать места захоронений, возлагать венки, писать различные хвалебные статьи и книги и каяться. Но самое страшное и парадоксальное состоит в том, что начинают искать виновных и жаждут казни и мщения для их мучителей и гонителей. И как всегда в этих случаях все сваливают на нас. Во времена Пушкина было виновато тайное отделение, потом сыскное, при Ленине ЧК или ГПУ, при Сталине НКВД, при нынешнем партийном руководстве это КГБ. Всегда будут искать стрелочников и козлов отпущения. А сколько к нам приходит разных подметных писем трудящихся и сверху требуют принимать различные меры по сигналам трудящихся. И все это скатывается на наши плечи. Если бы сами не писали и не стучали, то возможно была бы другая ситуация.

– Ну ты даешь Рина. Такая смелая. Ничего не боишься и все тебе с рук сходит.

– А чего ей бояться. Она же готовится для выполнения задач стратегической разведки – сказал Шпонин – ей и положено так говорить. Может быть ей придеться когда-нибудь выступать на международном симпозиуме и при этом с той стороны линии фронта. Не будет же она долдонить цитаты из первоисточников и составных частей марксизма-ленинизма, партийные речи вождей. Если она будет так как мы мыслить и тем более рассуждать, то дело, которое ей поручено партией, она завалит. Поэтому все то, что она говорит и делает – все это с разрешения высшего политического руководства. У нее должен складываться западный образ мышления.

– Рина, так ты хочешь сказать, что этот графический маразм и есть предвестник рождения великого художника? – спросил Шестов.

– Я этого не исключаю и поэтому прошу вас отнестись к этому снисходительно. Кроме того я к вам приехала по вопросу того же Хлызова. Все дело в том, что мы ведем очень сложную разработку одной операции и мне нужно что бы матроса Хлызова дали мне для допроса. Не могли бы вы сделать так, чтобы я попала на гауптвахту и допросила его там.

– Так чего такого. Мы сейчас дадим команду и его тут же привезут к нам в отдел, – сказал Шпонин – Вот стоит снять трубку и проблем нет.

– Так нельзя. Никто не должен знать, что матрос Хлызов входил в контакт с сотрудниками советских секретных служб. Потом могут узнать, что его возили на допросы в особый отдел. Он сам может разболтать об этом своим ребятам. Это может нанести существенный урон разрабатываемой операции.