Сразу после переезда правительства в Москву легкий на подъем поэт-чиновник тут же отправился в Первопрестольную в качестве московского секретаря-корреспондента оставшегося пока в Петрограде наркома. Здесь его дружба с Есениным продолжалась.

Общее несогласие Есенина и Ивнева с отдельными положениями Декларации основывалось на отрицании Вадимом Шершеневичем содержания в стихотворении и его смысла. Главным для идеолога нового течения был образ, череда образов, которые можно было с одинаковым результатом читать как сверху вниз, так и наоборот. Такую же бессмыслицу «городил» и Мариенгоф. Здесь они были только союзниками, а не противниками: «Тема, содержание – эта слепая кишка искусства – не должны выпирать, как грыжа, из произведений. А футуризм только и делал, что за всеми своими заботами о форме, не желая отстать от парнаса и символистов, говорил о форме, а думал только о содержании…

Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины…

Заметьте: какие мы счастливые. У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего.

Мы не только убеждены, что мы одни на правильном пути, мы знаем его… Мы можем быть даже настолько снисходительны, что попозже, когда ты, очумевший и бездарный читатель, (курсив мой. – П. Р.) подрастешь и поумнеешь – мы позволим тебе даже поспорить с нами.»

Позже в статье «Буян-остров» Мариенгоф, полностью соглашаясь с этими постулатами, и как бы развивая их, напишет: «Одна из целей поэта вызвать у читателя максимум внутреннего напряжения, как можно глубже всадить в ладони читательского восприятия занозу образа. Подобное скрещивание чистого с нечистым служит способом заострения тех заноз, которыми в должной мере щетинятся произведения современной имажинистской поэзии».

Согласиться с такими «задачами поэзии» ни Есенин, ни Ивнев сразу не могли. Понадобились уговоры и доводы, что для повышения интереса читателей и слушателей, а это значит и своей известности, нужно, что называется подразнить гусей, выдать публике что-нибудь сногсшибательное. Но и, согласившись на уговоры собратьев по главенству образа, Есенин через некоторое время заявил, что он «слепую кишку искусства» не подписывал. А Рюрик Ивнев буквально через два месяца официально заявил через газету «Известия» о своем выходе из группы имажинистов.

Уже в зрелые годы Рюрик Ивнев в своей книге писал: «Но дружба с Есениным не помешала мне выйти из группы имажинистов, о чем я сообщил в письме в редакцию, которое было опубликовано 12 марта 1919 года в «Известиях ВЦИК» (№ 58). Оно было вызвано тем, что я не соглашался со взглядами Мариенгофа и Шершеневича на творчество Маяковского, которое очень ценил». (Ивнев, Р. У подножия Мтацминды. М., 1973. С. 61).

Думается, что решающую роль в принятии им такого решения все-таки сыграла огромная статья «Оглушительное тявканье» Адольфа Меньшого, опубликованная 12 марта, в «Правде», которая не оставила камня на камне от творчества Мариенгофа. (Речь о ней пойдет немного позже). Но Рюрик в данном случае слукавил: 12 марта, наверняка, прочитав статью в «Правде», он только написал письмо в «Известия», которое было там напечатано 16 марта 1919 года.

Это ли не доказательство того, что Рюрик Ивнев изначально не соглашался с текстом декларации, а не лживый Мариенгоф, который готов был как клещ держаться за любую несуразицу до последнего. Поскольку понимал: он считается литератором до тех пор, пока находится в имажинизме во главе с Сергеем Есениным. Отдели его от гения, и тут же все о нем забудут.