Только под конец первой половины учебного года в моей жизни что-то изменилось, и изменения эти коснулись нашего общения с Сашей: он познакомил меня с тем самым вторым человеком, который стал близок мне, – со своей девушкой Лилей. Она была низкой худенькой брюнеткой с каре без челки и училась, как и мы, на первом курсе, но на медико-профилактическое дело. Она сразу же очаровала меня. И не столько своими чертами внешности, сколько своей открытостью и способностью завораживать своей речью, монотонной, немного «в нос», местами неожиданно резкой. Ее восклицание среди спокойной речи первое время вызывало небольшой испуг, сбивающий с мыслей, но затем от ее искренности и игривости у меня не возникало ничего иного, кроме как внутреннего умиления. У нее было круглое лицо с мягкими чертами, длинные губы с четким извилистым контуром верхней, глубоко посаженные карие глаза и густые брови с непослушным волосом, которые могли принимать разнообразную форму и придавать ее мимике еще бо́льшую выразительность; наверное, я не видел больше в своей жизни таких живых бровей. Все это в совокупности создавало впечатление, будто все окружающее вызывает у нее восторг и глубочайший интерес.

Я сразу же дал понять Саше, что буду рад общаться с ней ближе, и вскоре мы часто стали проводить свободное время все вместе. Почти каждые выходные до наступления холодов мы выходили на вечернюю улицу, брали еды, алкоголя и уходили куда-нибудь подальше от шума и людей, и там начинались наши разговоры, смех, странствие среди вечных вопросов. Чаще всего это был конец набережной, где в метрах пяти от бетонного ограждения, после которого начиналась вода, была наша полукруглая беседка с высокой спинкой. Мы с Сашей садились к ее середине, а Лиля устраивалась между нами. Она любила поджимать свои ноги к груди и обхватывать их руками, а иногда ложилась на беседку: клала голову на бедро Саши и ноги закидывала на мои бедра. Когда Лиля сильно смеялась в таком положении – а делала она это из-за нас часто, – грудь ее беспорядочно поднималась, а ноги сжимались на мне. Я завораживался ею. Когда начинались холода и мы уже замерзали от прогулок на улице, то шли к друг другу домой. Все мы трое в это время обособлялись от внешнего мира, его обстоятельств, позволяли друг другу забыться. Все тогда становилось простым и незначительным.

3

Яся вошла в мою жизнь снова в апреле 2007. Мне было 25. Земля уже начала покрываться зеленью, а люди ходили в легких одеждах. В тот день я пришел на работу задолго до начала рабочего дня. Открыл аптеку, стеллажи, кассу, а затем перешел в соседнюю комнату отдыха, дожидаясь начала работы.

К восьми, как обычно, коридор уже был полон людьми, к кабинетам были выстроены очереди из стоящих. Моя больничная аптека стояла в конце коридора так, что он весь хорошо просматривался. И порой, когда мое внимание задерживалось на нем, дух томления ожидающих накрывал, передавался мне через прозрачное пластиковое ограждение и, казалось, витал вокруг меня, исчерпывая силы и клоня ко сну. Поэтому я старался не смотреть за происходящим всего в десятке метров от меня; но все же иногда желание понаблюдать за незнакомыми лицами одолевало.

Часто я принимал этих людей ближе, чем просто незнакомых. У меня появлялось желание выстроить их жизни, угадать, чем они живут и что переживают. Я хотел узнать, о чем они думают, по каким принципам проходит их существование. Ответы на эти вопросы я получал по одному только внешнему виду и этими представлениями развлекался. Пожилые люди и вовсе могли навести на тоску, подтолкнуть на размышления о незначительности моих переживаний, страхов – впрочем, в месте, где совсем или почти совсем нет признаков молодости, это происходит само собой: ты осознаешь конечность себя, всего, и от этого становится как-то безразлично, пусто.