Ну и в самой большой комнате – генерал с генеральшей. Но кухня все равно всех не вмещала – ели по очереди. Дома были хоть и добротные, но с сюрпризами.

Поначалу чуть не задохнулись от печки – кто-то из бывших оккупантов-строителей при возведении жилья для победителей заложил дымоход. Вредительство чистой воды. А потом тесть с тещей переехали…

Аня чуть заметно замотала головой. Словно с чем-то не соглашалась, пыталась предотвратить. Зашевелилась и с трудом приподнялась. Дед спал и немного похрапывал. Хотела встать, но голова опять закружилась. Откинулась на подушках. Забылась, заснула.

А Михаил Викторович думал о чем-то своем. Он и не пытался спать. Открыл глаза. Покряхтел, пошумел, проверяя сон своей многолетней соседки.

Произнес тихонько, лишь кажется для того, чтобы ни в коем случае не разбудить: – Как ты?

И, наконец, убедившись, что та порозовела и просто спокойно дремлет, довольно решительно, насколько позволял возраст, направился в сторону прихожей. Наверное, только лавочка рядом с подъездом – это то место, где он чувствовал себя теперь комфортно.

Кроме того, скоро должна прийти внучка Таня. Любимая. Вот и хотел в одиночку вкусить радости от первого момента встречи с ней. Этак эгоистично, всецело.

Редко та бывала. Но навещала. А остальные еще реже. Будто избегали в сумеречном доме чего-то неприятного, но давно уже ожидаемого. Волосы у нее, правда, вились завитушками. Татьяна Кирилловна…

– Дед, ну ты опять что ли?! – как обычно чуть припозднившаяся внучка не особо сопротивлялась причудам родного ей человека. Но сама мысль, что она вынуждена подыгрывать его чудачествам, видимо, доставляла ей душевный дискомфорт. Отвечала довольно громко:

– Конечно-конечно, разведешься! Все сделаешь еще! Успеется! Как ты захочешь, так и будет!

Дед понимал, что с ним обращаются временами довольно снисходительно. Только когда именно, он не всегда угадывал – это его особенно раздражало. Поэтому был сегодня категоричен: – Я завтра хочу! Хватит ждать!

Таня внимательно смотрела на изможденное лицо старика. Ссунувшееся, поражающее своей излишней худобой – оно вызывало только жалость. Если бы не глаза – пронзительные, умные, упрямые. Даже хищные.

– Дед, как ты себя вообще чувствуешь? – Тане хотелось хоть как-то переменить тему.

– Нормально, – упрямствовал старый, – А вот бабке твоей скорую вызывали! Думал уже все! Совсем! И здесь опять по-своему сделает.

Так и не успею я с ней документы на развод оформить. Могу я хоть последние дни свободным себя ощутить. Или нет?

Внучка даже плакала сейчас от отчаянья. А дед это все не раз повторил и в квартире. Он совсем не стеснялся своей навязчивой мысли и при бедной Нюре. Не останавливали его свежие воспоминания о сегодняшней скорой.

Наконец, внучка, как смогла, навела хоть какой-то порядок и мир в доме. Ей так казалось. Протерла накопившуюся пыль, вымыла пол. И ушла.

А дед действовал уже совсем настойчиво: – Нютка! Нам нужно поделить комнаты. Большую заберу себе. А ты можешь переносить вещи в нашу спальню и…

А больше тебе и не нужно. Кабинет тоже будет за мной. Я его сдавать буду! Вернее, так: ты поедешь в кабинет, а я сдам спальню. А будешь не согласна, так и по часам сдам – потаскухам! Еще больше денег выйдет.

– Как сдавать? По каким часам? – так и села, вздрогнула, но все-таки не до конца поверила мужу Аня. С одной стороны, она слушалась мужа, но частенько активно сопротивлялась. Дурости.

Срывалась на нервы, скандалила. По-бабски, без причины. Для деда это было очевидно – сегодня уж точно нет никакого повода ей нервничать. Он был уверен. Но скорее издевался.