– А что со мной, мам?

Усмешка на моих губах усталая и злая.

Я мама… Она тоже мама. Так почему я чувствую себя преданной единственным близким человеком? Почему она не может быть такой, как я, готовой сражаться за свою дочь?

– Снова поссорились с мужем? – она тяжко вздыхает и машет головой.

Так забавно, что она называет избиения «ссорами». Ведь в ее понимании, это пустяк.

– А какая тебе разница, мама? Ты все равно не поддержишь и не поможешь, тогда зачем этот вопрос?

– Ну сколько можно, Альбина? Веди же ты себя наконец хорошо. Как настоящая жена. Феликс хороший мужчина, замечательный и трудолюбивый человек. Вон, посмотри, какой у него бизнес есть. Я знаю твой характер. Знаю, какая ты упертая. На ровном месте споришь. Всегда была такой.

Из груди рвется крик. И если бы тут не было моей дочери, я бы им разбила все стекла в доме родителей. Я бы кричала, пока не кончились силы. Но даже тогда я бы набрала в грудь побольше воздуха и продолжила кричать.

– А ты матерью быть можешь? Можешь быть хорошей? Можешь защитить своего ребенка и хотя бы притвориться, что тебя заботят синяки на моем лице? Или хотя бы для приличия поверить мне. Один раз. Мам? – Она поднимает на меня глаза. – Как ты можешь быть такой черствой? Что ты вообще несешь? Какой, черт подери, хорошей женой я должна быть? Для кого? Для этого монстра?

Мое тело сотрясает от сдерживаемых эмоций.

– Альбина, – она снова со своим ровным и почти равнодушным тоном начинает читать нотации: – Я прекрасно знаю характер своей дочери, поэтому так и говорю.

– Характер? Мой? – усмешка на моих губах превращается в оскал. – Ты нихрена меня не знаешь. И нихрена не знаешь Феликса. И сейчас говоришь то, чего нет на самом деле. И быть такой матерью, как ты, я никогда не захочу, поэтому оставь свои проклятые советы для себя. Оставайся примерной женой и веди себя хорошо, у тебя это отлично получается. А я буду оставаться горой для своей дочери при любом раскладе, чтобы ни случилось, какой бы она ни была. А таких, как ты, матерями называют по ошибке.

Последние мои слова повисают в воздухе грозовой тучей.

И я бы хотела о них жалеть. Но это жестокая правда, облаченная в слова. Это то, что меня окружает.

К нам входят брат с моей дочкой. Мы с ним обнимаемся, и атмосфера, накаленная до предела минуту назад, ослабевает.

– Мам, есть хочу, – говорит он.

– Почти готово.

Она быстро закидывает в миску нарезанный салат и смешивает. Я помогаю ей накрыть, но сама не ем. У меня нет аппетита вообще. Зато Сабина съедает все и довольно откидывается на спинку стула.

– Спасибо, бабуль, очень вкусно.

Мне нравится видеть ее вне дома. Дочь распускается как цветок. Живая, яркая, эмоциональная. Она прекрасна.

В нашем распоряжении всего несколько часов. И все это время мы проводим, счастливо смеясь. Затем мы возвращаемся в клетку.

«Я бы сожгла этот дом вместе со всеми, кто в нем сейчас есть», – проносится в моей голове, когда автомобиль останавливается во дворе.

Сабина вяленькая после поездки. Ее клонит в сон и потому она с трудом выбирается из машины.

Взяв ее рюкзак, который она снова забыла, захлопываю дверь машины. Дочка прижимается к моему боку.

– Мы же поедем еще к бабушке и дяде? – спрашивает с надеждой и поднимает на меня свои осоловелые глазки.

– Обязательно, солнышко, – целую ее в макушку и веду к крыльцу.

Едва мы оказываемся у первой ступеньки, как дверь открывается. Я жду, что Феликс выйдет и тут же начнет орать. Ему повод для этого не нужен. Но вместо его тяжелых шагов слышится стук каблуков.

Передо мной появляется высокая, русоволосая девушка в пестром платье.