его ребенка.

Сына Глеба.

Очень жаль, что мне это не удалось. Утыкаюсь носом в ладонь, пытаясь скрыть слезы – навстречу попадается охрана… А за ними – Глеб.

– Лара! – злобно рычит он.

Так злобно, что толпа перед ним и охраной рассекается сама в стороны. А затем замечает меня. Мы проходим совсем рядом. Метрах в двух. Косимся друг на друга. Глеб не ожидал меня здесь увидеть, он нахмуренный, встревоженный… И совсем не выглядит счастливым, несмотря на новый шанс.

Мы смотрим друг в другу глаза секунд десять.

От силы – десять.

И проходим мимо.

Но за эти десять секунд между нами словно протягивается невидимая нить. И пробегают общие воспоминания: мечты, ушедшая любовь, разбитые надежды. Горечь и сладость, которую нам выпало черпать полной ложкой…

Он даже не распсихуется, что вчера видел нас с Михаилом? Или уже остыл и вспомнил, что я – прошлое?

Опускаю взгляд.

Сворачиваю, чтобы поскорей уйти. Иду вдоль оживленного бульвара, мимо припаркованных машин Глеба. На ветру шумят осенние деревья. Обрывает багряные клены, желтые тополя.

Осенью расставание больнее.

Если бы Глеб ушел весной, сердце не ныло бы так от тоскливой картины, как бульвар заметает осень. Скорей бы закончилась эта печальная аллея. Сверну за угол, и скроюсь из виду окончательно…

На плечо ложится рука.

– Ева…

Меня догнал Глеб.

Оборачиваюсь. Мы оба выглядим растерянными.

Это так странно, мне казалось, мы ненавидим друг друга… Он меня – точно. Из-за флешки, Михаила, измены… Я уже поняла, почему нападают на того, кому изменили.

Потому что гложет вина.

А нападение – лучшая защита.

Тот, кто изменил нападает, потому что знает, что он мерзавец, обманщик, предатель. Но конкретно сейчас я не ощущаю к Глебу ненависти или любви. Скорее досаду из-за Лары. Так странно. Ничего не ощущаю. То ли осень так действует, то ли меня обезболил шок.

Смотрю в светлые глаза и в душе пустыня, по которой разве что ветер прогонит перекати-поле.

Надеюсь, это пройдет.

Не хочу насовсем такой оставаться. Но сейчас это просто спасение.

Я смотрю на Глеба, словно мы давно не виделись – рассматриваю морщинки и глаза, нос с горбинкой, мрачные губы. Неужели придет время, когда я по-настоящему буду смотреть на это лицо равнодушно?

– Что она тебе сказала?

Он решил удовлетворить любопытство?

Молча качаю головой.

– Я скажу ей тебя не трогать. Она больше не подойдет.

Я права: это чувство вины. Глеб понимает, что жестоко обошелся, просто не может это признать.

– Она бесится, потому что ко мне подходишь. Ты же ее все равно не накажешь. Она беременна.

– Что тебя связывает с Корном?

– Ничего. Это была деловая встреча.

– У тебя не может быть деловых встреч! – рычит он. – Он пытается навредить мне! Что бы я больше не видел тебя с ним, тебе понятно? Инцидентов с Ларой больше не будет, я обещаю.

Продолжать разговор нет желания.

Отворачиваюсь и иду, оставив Глеба на бульваре.

Конечно, он заметил мокрые ресницы и понял, что плакала.

Горько.

Не больно, но горько.

Шел бы к ней, она беременна. Подарит ему семью, сделает счастливым. Зачем за мной бежать? Зачем ты побежал за мной, Глеб? Чтобы угрожать или извиняться за любовницу?

Лара знает, что к ней чувства Глеба пылали не так ярко, как ко мне. И боится снова остаться на вторых ролях, несмотря на беременность.

Она видела, как он за мной побежал.

Так тебе и надо, стерва. Сама виновата.

Через три часа мне прилетает еще одна странная смска.

Мое дело принято к рассмотрению в суде. Номер, дата. Ничего такого, но по спине пробегают мурашки – я чувствую, что-то не так. Почему так быстро и без предупреждения, разве Михаил не должен был сначала связаться с адвокатом Глеба, подписать соглашения?