Я поднималась по лестнице, на этот раз неспеша, оглядывая обстановку. Роскошь, но при этом не бьющая по глазам. Элегантно, стильно подобранные вещи, без неуместно рассыпанных горстями алмазов и бриллиантов, золотых подсвечников или аляповатой лепнины. На стенах, над каждым лестничным пролетом висят картины. Портреты, видимо, предков лорда Ренли.

Массивные темные рамы. Трещинки на холсте. Живые глаза на неподвижных неулыбчивых лицах. Здесь принято позировать серьезными? Или, возможно, процесс живописи занимает столько времени, что любая эмоция застывает, потерявшись в напряженности лицевых мышц.

А у одного портрета я встала, как приклеенная. Почему раньше его не заметила?

Счастливая любящая пара. Мужчина улыбается, надо же! Или это современные тенденции? Потому что портрет-то совсем новый. Я так понимаю, ему не больше года. Лорд Бенедикт Ренли обнимает за плечи свою супругу Луизу.

Живописец эффектно выделил фиолетовую радужку необычных, невозможных глаз Бена. Кажется, он заглядывает прямиком в душу. Цвет подчеркивает фиолетовая же рубашка. Но одежду изучать не хочется, все внимание поглощает лицо лорда. Нежная улыбка тронула губы, изогнутые изящным луком. Легкая щетина добавляет ему мужественности. Пожалуй, ему нельзя без этого штриха, иначе он слишком уж будет кукольно-красивым.

Голова чуть наклонена в сторону спутницы.

Луиза Ренли. Вот ты какая была. По крайней мере, такой видел тебя живописец. Взгляд гордый, вскинутый подбородок. Рыжие волосы собраны в замысловатую прическу, вьющийся локон спускается к плечу, подчеркивая белизну кожи. Она тоже улыбается. Но нет в этой улыбке мягкости и теплоты, как у лорда Ренли.

– Хорошее было время, леди Ренли, – услышала я голос сверху и вздрогнула. Дворецкий Хенли не спеша спускался по ступенькам и увидел, как я залипла на семейный портрет.

– Вы напугали меня, Хенли, – упрекнула я его.

– Прошу прощения, госпожа, – принял мою претензию этот достойный джентльмен, – просто взгляд, с которым вы рассматривали полотно, пробудило и во мне воспоминания о былом. Я даже подумал, что не зря вернул картину на место сегодня.

Так вот, почему она мне раньше на глаза не попалась! Наши парные изображения убирали, а сейчас, когда объявлено перемирие, лорд и леди вернулись на стенку вместе.

– Надеюсь, что так будет лучше, Хенли, – смягчилась я. Ну просто невозможно быть надменной или грубой с таким приятным мужчиной.

Поднявшись к себе, я чуть не была с порога сбита с ног фамильяром. Оказывается, его крылья не декорация. Он вполне сносно на них летает. И быстро. Пушистый снаряд врезался в мою грудь. Я охнула и успела прислониться к косяку.

– Пумиш! Что стряслось?

– Вторжение! – провыл зверек, вращая глазами. Чтобы успокоить его, я положила ладонь на пушистый загривок. Тут же в голове запищало-затрещало. И сквозь помехи послышалось:

– … близки с тобой настолько…

Я вскрикнула. Сначала от этой слуховой галлюцинации, а потом уже от зрительной. Из спальни показался Эдвард Лирон! Густые волосы собраны в хвост, на лице все та же обольстительная улыбка.

Он ведь мне привиделся, правда?

– Вот, вот он! – зашипел Пумиш в сторону видения. И я поняла, что красавчик-то натуральный.

– Душа моя! – сочные, кораллового оттенка губы рождали слова с таким томным и завлекательным звучанием, что я засомневалась, нужна ли этому чаровнику лира. На которой Луиза, помнится, мечтала играть. Хотя я почти уверена, что другой инструмент привлекал ее куда больше.

– Как ты перенесла этот бесчеловечный суд? – продолжал Эдвард, беря мою руку в свои. Я обратила внимание, что у него и правда пальцы музыканта. Длинные, изящные. Правда, кожа грубовата, как и положено тому, кто постоянно дергает за струны. И лиры, и девичьих душ.