- Не посмеешь. Наши дела дочурки не касаются. Я ее отец, Ир. Ты не сможешь изменить факт. Ты не простишь, понимаю, – прячет дрожащие кулаки в карманах. – Ира, подумай.

- Я подумала, – растягиваю рот в змеиной улыбке. – По часам. Через суд.

Хочу остановиться, но не могу. Хочу причинить боль, хочу, чтобы страдал. С трудом корчу из себя суку, по жизни которой не являюсь от слова совсем. Я не просила изменять мне! Жри теперь.

Андрей, раздув ноздри, кивает. Челюсть на бок ведет, злится. Мне ой как знакома мимика. Значит зацепила самое болючее.

- Пока не буду переубеждать ни в чем, – говорит очень тихо, но я слышу каждый звук в шумном потоке. – Упивайся. Только я еще раз говорю, я не изменял!

- Правда? Да плевать мне, Андрей. Что твои слова, когда все видела своими глазами. Мне пора.

- Ну да. Иди. Имей в виду, не последний разговор у нас.

Быстрее желаю уйти. Дохожу почти до середины пешеходного и возвращаюсь. Основа рушится, вперед вырываются чувства. Хочу знать почему. Может неправильно, что поддаюсь порыву, а перебороть сил нет. Три дня в дичайшем напряжении, под воздействием препаратов летят на дно псевдо-рационализма.

Андрей дергается навстречу, но мой, наверняка, безумный вид останавливает. Подлетаю, хватаю за рукава рубашки и трясу. Выплескиваю боль, вытаскиваю наружу уродливый всплеск.

- Что тебе не хватало? Скажи. Ну! – ткань трещит под пальцами. – Что? Уюта? Разнообразия в еде? В сексе? Андрей, ответь.

- Ира, остановись.

Он пытается осторожно высвободится и обнять.

- Нет. Не дотрагивайся, – прорываю ногтями ткань. – Я растолстела? Так это декрет, Андрей. Так бывает, понимаешь?

- Не в этом дело.

- А в чем? – и тут до меня доходит окончательно.

Не в этом дело.

Ха, твою мать! Оговорочка. Значит все же было. Было!

Больно как, мамочка. Больно…

- Ирин, ты… – рубит ладонью, разрывая ткань окончательно. Заметив мою перемену, взволнованно прочесывает пятерней волосы. – Да блядь! Я не оправдываюсь. И ты не потолстела. Я тебя люблю, понимаешь это или нет?!

Нет дела до мимо идущих людей. Жизнь рушится в бездну. Оттуда не вылезти, не спастись от адского пламени безнадеги. Мне плевать.

На всех плевать.

- Закрой свой рот. Ненавижу! – припечатываю сквозь слезы. – Я тебя ненавижу!

***

А может и стоило поговорить в машине.... М?

4. 4

- Не ори! – осекает Игорь. – Что разошелся?

Смахиваю со стола папки с бумагами. Размолотить бы все в щепы, да не получится. Распатронивает кишки. Разматывает и растаскивает, только сделать ничего нельзя. На хуй я повелся на Виноградову?

В тот вечер обстановка вела на кураж. Кампания вырвалась на новый рубеж. Другой уровень маячил красивой жизнью и башнесносящими перспективами.

Отмечать победу начали еще в офисе. Шеф раздобрился, выставил ящик элитного пойла. Все было нормально, пока Санек не включил любимую певичку сотрудниц.

Я – царица, блядь.

Раздухарившись, Катька влезла на стол. Исполняла она знатно, даже у Степаныча челюсть подвисла. Виляла жопой так, что привстал у всех, зуб даю. Пойло выпивалось с охренительной скоростью, душе хотелось праздника. С широты души шеф оплатил шикарную випку в ночнике, а сам свалил домой, наказав оторваться как следует.

И понеслась душа в рай.

Дикое веселье все больше шпарило. Несло на крыльях охуительной надежды. Я чувствовал себя королем. Потеревшись с девками по углам, набрал жене. Успокоил, сообщил что скоро буду. Но меня еще перло, я хотел полихачить.

Кровь дурниной кипела, когда представлял, что теперь смогу сделать для своих. Наконец, дам многое. Иру осыплю достатком, дочери накуплю всякого-разного. Да всё изменится, вся жизнь. Сегодня не планировал позволять себе лишнего. Одно дело просто пофлиртовать. Любого мужика держит в тонусе понимание, что ты еще ничего. Но присунуть - совсем другое.