Прежде всего, Север в самой существенной степени обусловил сам генезис русской государственности – по крайней мере на этапе перехода в режим устойчивого территориально-политического роста и создания единого государства с централизованным управлением. С времени вхождения Севера Евразии в орбиту непосредственного политического влияния Русского государства он играл в течение последующих двух-трех критических веков формирования европейской и международной системы роль одного из ключевых стабилизирующих факторов территориально-политического развития России. В конце XV – первой половине XVII в. Русское государство последовательно расширялось преимущественно на северо-восток, по линии наименьшего сопротивления, распространяя свое влияние на те пустынные, неосвоенные территории, принадлежность которых не могла быть оспорена другими державами[22]. В то же время этот вектор экспансии в целом следовал той геополитической инерции, которая определилась уже с XII в. в виде перемещения основной области хозяйствования (еще сугубо натурального типа) с приднепровского юга в лесные районы Верхней Волги. Можно в основном соглашаться с мнением В.О. Ключевского, полагавшего, что это перемещение хозяйственного центра ослабляло значение внешней торговли для жизнедеятельности русских земель и предопределяло тем самым преимущественно самодовлеющий, «континентальный» тип их развития[23], однако нельзя не принимать во внимание и происходившего параллельно с угасанием пути «из варяг в греки» формирования новых маршрутов внешнего товарообмена – с Ганзой через Новгород и со Скандинавией через Белое море[24], которые еще больше усиливали северный геополитический градиент территориального роста России. В детерминирующей связи с этим движением на север находится и расширение ареала промыслового освоения (солеварение, железоделательный промысел, рыболовство и добыча морского зверя и др.), что разнообразило фундамент хозяйственной жизни страны и ее возможности в сфере внешнеторговых обменов.

Ситуация геополитического «ухода», в которой Московская Русь смогла превратиться в устойчивое «ядро» будущей евразийской державы[25], подчеркивает колоссальное значение окраин, прежде всего северо-восточных, в этом процессе. Р. Коллинз усматривает в этом проявление одного из универсальных законов геополитической динамики, который для XV–XVII вв. можно интерпретировать таким образом: в этой решающей с всемирно-исторической точки зрения фазе складывания национальных государств те из них, что находились на международных «перекрестках», в зоне пересечения и конфликта геополитических интересов, имели тенденцию к распаду и дестабилизации (Польша, Германия). И, напротив, со всей силой в этот период выявляется преимущество окраинной позиции. Окраинные территории не только становятся центрами «кристаллизации» устойчивых государственных образований, но и образуя за «фасадом» этих государств своего рода «тыловую стену» и неисчерпаемый до времени ресурсный резервуар, создают возможность сосредоточивать превосходящие силы на ограниченном количестве географических направлений, способствуя дальнейшей территориальной экспансии[26].

Конкретизируя этот тезис, можно выделить несколько геостратегических проекций роли Севера и Арктики в становлении Русского государства и стабилизации его государственно-политической организации:

1) Вплоть до конца XVI в. Север сохраняет свою роль стратегического тыла России – территории возможного отступления, в наименьшей степени подверженной геополитическим рискам и внешним нападениям. Геополитический тыл Московского государства долгое время описывался широтной «оборонительной дугой», выходящей из междуречья Оки и Верхней Волги на Русский Север и оттуда, огибая Вятку, спускавшейся через Великую Пермь на «строгановский» Урал и в земли Югры. Стратегическое оборонительное значение этой «конструкции» хорошо прослеживается через географию эвакуационных отходов, совершавшихся московскими правителями и населением в периоды наиболее крупных, достигавших Москвы и отдаленных русских земель, татарских набегов. Н.М. Карамзин, со ссылкой на норвежский источник, упоминает, например, о бегстве жителей Перми от вторгшихся «чрез Казанскую Болгарию» татар в норвежские пределы, где им «Королем Гаконом» (по-видимому, Хаконом V Магнуссоном, правившим в 1299–1319 гг.) были даны «земли для поселения»