– То шестидневная, а то шестилетняя…

– Брось. – Шульгин плеснул в серебряные стаканы водку. – Солнце село, теперь и выпить можно. Что касается евреев, так они тоже больше тридцати лет воюют, и весьма успешно. Четыре миллиона против ста миллионов окрестных мусульман. И нормально себя чувствуют. Но я не об этом. Ты со Слащевым обо всем договорился?

– Обо всем. Будешь при нем находиться, связь обеспечивать и следить, чтобы никакой самодеятельности…

– Нормально. Комендантский взвод при мне имеется, БТР с пулеметами тоже. И еще полмашины водки. Будет чем боевой порыв поддержать.

– Лишь бы у тебя получилось, – дословно повторил он пожелание Слащева. Берестину отвечать не хотелось, вообще не хотелось говорить ни о чем накануне решающего всю кампанию и вообще дальнейший ход здешней истории сражения. Вечер был хорош, воздух тих, на небе загорелись первые звезды, с корниловского бивуака донеслась негромкая песня. Голос певца звучал чисто, но слов было не разобрать.

– Ты вздремнуть не хочешь? – угадал его настроение Шульгин. – Еще всю ночь крутиться, и день будет долгим.

– Не тянет. Разлей еще грамм по сто. Так посидим, расслабимся. Похожая ночь вспоминается, на целине. Я еще курсантом был. С одной девчонкой тоже так вот на кургане сидели.

– Ну и? – с интересом спросил Шульгин.

– Ну и ничего. «Киндзмараули» из горлышка пили. Его там в сельпо навалом было, и никто не брал.

Простившись с Сашкой и генералами, Берестин проехал более пятидесяти километров на юг, вывел свою колонну в заранее намеченном месте на берег Днепра. Грузовики оставили здесь, а четырьмя БТРами за три рейса на правобережье переправились сто человек рейнджеров с необходимым снаряжением.

За следующие полтора часа отряд поднялся на сорок километров к северу и незадолго до рассвета занял позиции, господствующие как по отношению к противоположному, низменному берегу Днепра, так и к тыловым позициям красных войск.

Сражение началось в десять минут седьмого. День обещал быть жарким в обоих смыслах.

В бледно-голубом утреннем небе лопнули, расплываясь желтоватыми облачками, первые шрапнели. Затрещали далекие пулеметные очереди, по огромной дуге боевого соприкосновения белых и красных частей хлопали винтовочные выстрелы, гулко рвались снаряды полевых пушек.

По понтонной переправе двинулись на левый берег густые колонны красной пехоты. Направление главного удара Эйдемана наметилось еще вчера – силами четырех дивизий он начал наступление в районе Черненька – Большие Маячки. Введя в бой свои главные силы, он вполне мог надеяться к исходу дня сломить сопротивление Слащева, разрезать белый фронт надвое и выйти на оперативный простор. От Перекопа и крымских перешейков их отделяло меньше сотни верст. Жуткий соблазн для большевистского командования – в три дня закончить невыносимо затянувшуюся войну.

Берестин продолжал наблюдать. Над его окопом была натянута маскировочная сеть, подпоручик с радиостанцией ждал приказа. В соседней ячейке устроился капитан Басманов, которому и предстояло начать акцию реванша. Оттуда доносились обрывки слов, тоже посверкивали стекла оптики.

Сражение разворачивалось классически. Как в кино. Колонны красных войск, силами не менее пятнадцати тысяч штыков, почти не встречая сопротивления, быстрым шагом, иногда переходя на бег, продвигались вдоль чаплинской дороги.

По самому шоссе пылили, угрожающе шевеля пулеметными стволами, двухбашенные броневики, не меньше дивизиона, скакали на рысях конные батареи, за ними телеги со снарядами. Фланги наступающих войск прикрывали конные разъезды. Слева и справа от главных сил, теряясь в жаркой солнечной дымке, веером расходились пешие и конные отряды. Совсем далеко, за пределами видимости, все чаще и яростнее била артиллерия.