– Да что они понимают, ваши девки, сунул-вынул, и ни она удовольствия не получила, ни ты. Женщины, как вино, – тут он обычно щурился как кот, обожравшийся сметаны, и шёл дальше по женским истосковавшимся рукам.

Ему везде наливали, везде были рады, каждый день превращался в пьянку. Похмеляться он не умел, поэтому каждое неправильное похмелье приводило его к затяжному запою. Брат Борис его кодировал несколько раз, но кодировка на него действовала ровно месяц, ему зашили «торпеду», но друзья-алкаши вырезали её ржавыми ножницами, отчего он чуть не умер от заражения крови. После месяца в больнице он ходил героем и сравнивал себя с Высоцким, который, по слухам, сам себе выгрызал «торпеды», чтобы бухать дальше.

В двадцать пять лет с ним случилось несчастье: вдруг начали вылезать роскошные русые волосы, он бросился к врачам, но те только разводили руками, стал пробовать народные средства, включая помазание головы на ночь свежим конским навозом, как посоветовал старый пройдоха-алкаш Митрич, который видел, что так делали у них в деревне. Но волосы выпадали и выпадали, а от навоза вообще стали серыми. Тогда он купил в магазине кепку в черно-белую клеточку и стал вводить новую моду среди жителей Сливска. Моду, правда, никто не поддержал, тогда он стал считать себя эстетом и всегда просил разрешения в компании не снимать головной убор, что ему, конечно же, разрешали.

Примерно в этот период он и встретил Наташу Наливайко – фею, нимфу. После прогулки с ним по вечернему парку она собрала вещи и переехала к нему в квартиру, где из мебели был только матрац, стоящий посередине комнаты на четырёх кирпичах, и стол на кухне. Сидеть приходилось на пластиковых ящиках, которые принесли друзья, стащив возле магазина.

– Ничего-ничего, – вещал он, – нам не нужен этот мещанский быт, мы люди простые, за хлам не держимся. Я, если хочешь знать, только свистну с балкона, и мне всё принесут – и мебель, и выпить, и покушать.

– Хорошо бы, – сказала тогда Наташа, офигевшая от скудности меблировки.

Но в дальнейшем история показала, что, сколько он с балкона ни свистел, никто не спешил принести ему стулья, кресла, шкаф для одежды, комод или хотя бы телевизор. Был, правда, старый переносной приёмник на батарейках, который они иногда слушали, чтобы не отстать от жизни.

– Мещанство, оно выламывает мне руки, поэт должен быть свободный от этого быта, как Маяковский, как Есенин, ничего не надо, – кричал он, когда они ругались.

– И пьян? Да, и пьян? – кричала она, не находя других аргументов.

– И пьян, – соглашался он, увлекая её на матрац, где они громко начинали заниматься сексом.

В тяжёлые времена, когда совсем не было денег, он отводил Наташу, которую все называли Наливкой, не иначе на вокзальную площадь к гостинице, где сдавал её на час приезжим командировочным. Но потом она потеряла вид, лицо опухло, руки стали дрожать, мылась она редко, пованивала, да что уж скрывать, воняла перегаром. И командировочные стали в шутку просить денег, чтобы с ней переспать, возле гостиницы уже толпилось много молоденьких девчонок, готовых заработать на приезжих.

Тогда он стал появляться на свадьбах, заходил, когда гости начинали выбегать покурить, садился за стол, говорил тост молодым, выпивал, снова наливал, выпивал, брал пару бутылок и испарялся, пока не сообразили, что ни родственники жениха, ни родственники невесты его не приглашали. Потом, правда, на свадьбах ставили «дежурного», и, когда он заходил, его вежливо просили удалиться, а когда он настаивал остаться, то выпроваживали уже невежливо.