Распихивая свои сокровища по мусорным мешкам, я останавливалась, чтобы прочесть некоторые заголовки. Среди них был самый крупный репортаж в моей карьере: мне удалось договориться об эксклюзивном тюремном интервью с похитителем детей Майклом Делвином. Все СМИ страны гонялись за этой историей, а я была всего лишь студенткой выпускного курса Вашингтонского университета Сент-Луиса. Но Делвин говорил со мной дважды. Однако на этом история не закончилась. После выхода статьи адвокаты Делвина сорвались с катушек; против «Пост» затеяли дело по обвинению в клевете, пытались добиться запрета на публикацию, а местные и национальные СМИ начали критиковать мои методы в прямом эфире, ставить под сомнение этичность тюремных интервью и таблоидов в принципе. Полу в то время пришлось вытерпеть немало слезных звонков от меня, и это нас сблизило; в конце концов газета и мои вышестоящие редакторы за меня заступились.

И хотя этот опыт стоил мне немалого количества нервных клеток, он разжег мой аппетит, и с тех пор меня вроде как провозгласили штатным тюремным репортером. Делвин же получил три пожизненных.

А еще был репортаж о ягодичных имплантах – «Осторожно, сзади», заголовок, который до сих пор вызывал у меня улыбку. Я работала под прикрытием: притворилась стриптизершей, которой нужно дешево увеличить зад, и обратилась к женщине, проводившей нелегальные операции в гостиничном номере в центре. Помню, я стояла, спустив трусы до колен, и прямо-таки обиделась, когда она объявила цену – «тысячу за штуку», то есть вдвое больше, чем взяли с девушки, которая навела нас на это предприятие.

Журналистика была самым интересным делом на свете: жизнь как в приключенческом романе, только еще удивительнее. Но я не подозревала, что вскоре моя судьба примет настолько странный оборот, что о ней впору будет писать в моем собственном любимом таблоиде.

Хотя воспоминание о «ягодичном репортаже» вызвало у меня улыбку, я и эту вырезку отправила к растущей горе мусора. «Там ей самое место», – фыркнула я, несмотря на то что эти безумные истории были мне дороже золота. В тот момент мне казалось, что я просто должна выбросить все это, но на самом деле подобная беспощадная расправа со следами многолетней работы была мне совершенно несвойственна.

Я, как жадный хомяк, хранила все, что имело для меня сентиментальную ценность, – стихи, написанные в четвертом классе, двадцать с лишним дневников еще со школы. Тогда мне было невдомек, что паника из-за клопов, забывчивость на работе и внезапное желание выбросить всю бумагу были как-то взаимосвязаны – ведь я не знала, что навязчивое ощущение «присутствия насекомых» может быть признаком психоза. Проблема малоизученная, так как люди, страдающие паразитофобией, или синдромом Экбома, чаще обращаются с жалобой на воображаемых насекомых не к психиатрам, а в службу борьбы с паразитами или к дерматологам, и в результате так и живут, не подозревая о своем диагнозе. Мои же неприятности, как оказалось, были гораздо серьезнее чешущейся руки и встречи, к которой я забыла подготовиться.

Несколько часов я убиралась, очищая свою квартиру от клопов, но лучше не стало. Я опустилась на колени у кучи черных мусорных мешков, и вдруг нутро сжалось от необъяснимого ужаса, как при свободном падении, – чувства, похожего на то, что возникает, когда узнаешь о чем-то плохом или о чьей-то смерти. Я встала, и тут голову пронзила боль – ярко-белая вспышка мигрени, хотя мигренями я раньше никогда не страдала. Спотыкаясь, я пошла в ванную, но ноги не слушались, я будто проваливалась в зыбучие пески.