Прямо перед камерой бурлящий океан подбросил труп ребенка в неуместно-веселом оранжевом пробковом жилете, на секунду мелькнули темные курчавые волосы. Через секунду он скрылся в пене. Молодой человек с бородкой оскалился на гребне высокой волны.

Я прибавил громкость:

–…более трех тысяч беженцев из Тортуганы от режима диктатора Сазалара погибли в результате катастрофы теплохода «Независимость», – надрывался диктор. – После прибытия в Бостон, согласно договору с правительством Сазалара, они должны были быть репатриированы. Однако правозащитные организации настаивали на предоставлении всем бежавшим политического убежища, что спровоцировало кризис в Конгрессе.

Картинка сменилась: в медицинском отсеке на койке лежал обложенный согревающими пакетами мужчина средних лет. Диктор продолжил тараторить:

– В настоящий момент ведутся спасательные работы, но вследствие низкой температуры воды шансы найти живых ничтожно малы. Единственный выживший – старший механик Франческо Салерно рассказал об атаке судна неизвестным самолетом. Наш канал взял у него эксклюзивное интервью.

– Я поднимался на мостик, доложить старшему помощнику об аварии в правом дизеле, – слабым голосом сказал в камеру Салерно, – когда с палубы раздались крики «самолет». Меня оттеснили в сторону. Когда я все-таки выбрался наверх, услышал только гул двигателей. Потом я увидел ракету, она мчалась над самой водой и ударила в борт, прямо в середину. Люди на палубе посыпались в океан… После попадания второй ракеты судно разломилось надвое. Мы не успели спустить ни одной шлюпки. Я забрался на большой деревянный ящик, его отнесло в сторону… Через несколько часов меня подобрал сухогруз. К этому времени все были мертвы…

– В настоящий момент решается вопрос о предоставлении Салерно политического убежища, – сказал диктор. – А сейчас прогноз погоды на завтра…

Я посмотрел на жену: ее била нервная дрожь, глаза гневно сверкали. Пальцы, блеснув ярко накрашенными ногтями, сжались в кулаки. Такой я видел ее всего один раз: когда соседский мальчишка застрелил из малокалиберной винтовки какую-то пичужку на нашем заборе. Мне тогда пришлось угостить сорванца конфетой. За моральный ущерб…

– Чем помешали все эти люди? – глухо спросила жена.

Я не ответил. Все равно это риторический вопрос. Мэри процедила сквозь зубы:

– Знаешь, я бы очень хотела посмотреть на того, кто это сделал.

– Я бы тоже, – честно сказал я и глянул в трюмо. Русые стриженые волосы, карие глаза. Тонкие губы, прямой нос. Ничего особенного.

– И что бы ты с ним сделал?

– Пожал бы его мужественную руку, – ляпнул я. – Он избавил правительство от такой занозы…

– Не надо с этим шутить, – голос Мэри дрожал. – Прошу тебя, не надо.

– Я не шучу. Честно говоря, если бы корабль вернули, пассажиров ждала бы лютая смерть в застенках режима. Считай, к ним проявили акт милосердия. Сазалар – сукин сын, и здесь ничего не поделать. Но это – наш сукин сын.

– Неужели мы не могли принять беженцев?

– Наверное, нет. Я думаю, теплоход шел в Бостон, а не куда поближе в Майами, потому что капитан с кем-то договорился о временном размещении пассажиров. Это – большая политика, моя дорогая. Даже Салерно дадут убежище только, если он будет молчать. Сейчас он, наверное, жалеет об интервью. Но лучше об этом не думать. Слишком опасно.

Я поцеловал супругу в мокрые соленые глаза, швырнул тапки в угол и прямо в халате плюхнулся в постель. Я представил, каково умирать в ледяной, покрытой слоем липкой солярки воде и поежился. Стало холодно, будто кто-то распахнул окно, и ночной весенний ветер ворвался в номер. Но уснул я быстро и спокойно, без сновидений. Мне ничто не мешало, кроме стрельбы на экране. Мэри смотрела боевик и рыдала. Ее прикрытые ночной рубашкой плечи вздрагивали. У всех свои слабости…