Дядьки, вытянувшись во фрунт, стояли затаив дыхание.

«Как бы по носу не врезал! – волновался Шалфеев. – Ишь, немчура, кулаками как развертелся…» – преданно при этом ел глазами начальство.

Полицейский, разглядывая прохиндейскую рожу Антипа, прокручивал в уме описания разыскиваемых душегубов: «Вот черт! Под все подходит!..» – волновался он.

Егор, мечтательно глядя на диван, боролся со сном: «Эва, диво какое, с писаришками кавалергардскими поцапались…»

– Да ладно, с кавалергардами, – вставил слово приезжий офицер, будто прочел его мысли, – но будочниками-то зачем друг о друга стучать?! А еще из хороших фамилий… – с упреком посмотрел на юнкеров.

– Мою фамилию тоже весь квартал уважает, – начал хвалиться будочник, – мы, Чипиги, давно по будкам сидим: мой папаня сидел, и дядька сидел, теперь я вот хорошо сижу…

Даже Вебер замолчал.

– Ну что ж, – поднялся полицейский, – пора домой возвращаться. Надеюсь, о принятых мерах сообщите куда следует? До самого Аракчеева сие безобразие дошло…

– В Сибирь захотели!– орал Вебер. – С этого года не Вязьмитинов министр, а Алексей Андреевич Аракчеев. Забыли?!

Ну что ж, до особого распоряжения его превосходительства полковника Арсеньева посидите на гауптвахте, а там как Михайло Андреевич велит…

На юнкерское счастье, заместитель командира лейб-гвардии Конного полка приехал в Стрельну не один, а с Петром Голицыным. Князь решил навестить своего протеже и воспитанника.

– Молодцы! Ей-богу молодцы гвардейцы, – похвалил Голицын юнкеров, – за честь полка вступились. А кавалергарды зазнались, ежели даже их писаришки в князей огурцами кидают…

Михаил Андреевич хмурился и теребил себя за бакенбарду. Юнкера встали во фрунт и с удовольствием слушали гусарского ротмистра.

«А ведь и правда, – раздумывал полковник, – куда это годится, коли рядовые писаря на юнкеров кидаться начнут? На этих совсем еще детей… а вдруг бы повредили им чего?.. Хотя бы тому же Нарышкину… – быстро взглянул на красивое, по-девичьи нежное лицо графа. – Да московская и петербургская родня такой бы шум подняли!.. К тому же государь не равнодушен к его родственнице…»

– А квартальные с будочниками чего учудили?.. Вместо того, чтобы два десятка кавалергардов приструнить, на бедных несчастных мальчишек накинулись… – обращаясь к полковнику, незаметно подмигнул Рубанову ротмистр.

– У них с головой всегда безнадежно… – высказался полковник, наконец оставив в покое бакенбард.

– Не скажите, Михайло Андреевич, как раз тут-то они правильно смекнули, – развивал мысль Голицын. – Кого легче схватить и доложить по начальству о бдительности?.. Два десятка здоровенных мужиков или трех нежных отроков?

– Конногвардейцев так просто не возьмешь! – гордо выпятил грудь полковник. – Доложу великому князю Константину, что любой квартальный норовит его гвардейца обидеть да еще в холодную упечь!.. Вебер!!! – обернувшись к двери, рявкнул он.

Поручик предстал, словно чертик из табакерки.

– Ну, эти дубоголовые к юнкерам цепляются… ладно! А вы-то чего? За что детей на гауптвахту посадили, а? За то, что они честь полка сберегли?! Советую у них поучиться, как следует за честь конногвардейского мундира стоять!

Серые глаза Голицына лучились лукавством…

Вахмистр, по приказу Вебера, дал юнкерам кавалерийский штуцер и велел дядькам научить молодежь палить из него.

– Оружие почти свеженькое, образца 1803 года, с закрытыми глазами должны в цель попадать, – изрек он.

Стрельба из этого штуцера стала самым любимым развлечением юнкеров. Кроме стрельбы, они сражались на шпагах. Максим показал коронный отцовский удар, и юнкера с увлечением отрабатывали его. Особенно старательно занимался Нарышкин. В наряды и дежурства Вебер после приезда полковника и Голицына их не ставил, но зато еженедельно, каждую пятницу проверял знания уставов и отводил свою немецкую душу на бедном Оболенском, голова которого не воспринимала злосчастные параграфы и пункты.