Он посмотрел в раскрытое окно на красное заходящее солнце и розовое, в его лучах, облако. Легкий ветерок, пошелестев салфеткой на столе, принес в комнату запах уходящего лета: скошенной на лугах травы, яблок из ароматных садов и меда с гречишных полей…

Как не хотелось все это покидать!

Желтый лист, покружив по комнате, плавно опустился на грудь больного. Выпустив руку сына, Аким осторожно взял листок и поднес к глазам, внимательно разглядывая прожилки на желтой поверхности, потом, счастливо жмурясь, с удовольствием понюхал, медленно пропуская воздух в легкие, чтобы не раскашляться, и нежно погладил вялую засыхающую поверхность, бережно положив его рядом с собой.

Максим с удивлением глядел на отца – дался ему этот лист, чего в нем нашел интересного?

Голос отца стал тих и слаб…

– Я скоро уйду!.. – Он поднял руку, чтобы остановить готовые сорваться с губ сына слова возражения. – И вот тебе мой наказ… Я написал друзьям – они помогут… Ты должен стать офицером! Все Рубановы были военными, правда, выше капитана или ротмистра не поднимались и богатства не скопили… Да это и не важно! Важно – Родину защищать!.. Станешь воевать – а этого не минуешь – и забросит тебя судьба в Австрию, найди деревушку Зальцбург и поле за ней, вот на том поле у реки перед мостом и закопаешь сей орден. – Слабой рукой пошарил под подушкой и протянул звезду «Святого равноапостольного князя Владимира». – А в-третьих, ежели сумеешь, отомсти врагу моему, генералу Ромашову. Даже на смертном одре не могу я простить ему…

Максим удивленно поднял брови. Отец надолго замолчал.

Неожиданно слабая улыбка тронула губы больного.

– Самая сладкая месть – женись на его дочери!

Максим непроизвольно коснулся золотого крестика на своей груди.

– Это будет для генерала огромным ударом! – Аким в изнеможении откинул голову на подушку. – А теперь поцелуй меня… И ступай пригласи священника – причаститься хочу…

Стараясь незаметно стереть слезу, Максим пошел к двери.

Последнюю свою ночь на этой земле Аким Рубанов не спал!..

Он блаженствовал, слыша победные боевые трубы…

Красивый и крепкий, летел на коне, ловя благосклонные взоры синих глаз императрицы Екатерины, серых – императора Павла и голубых – Александра…

А затем перед его взором простерлась бесконечно длинная дорога со следами сапог, конских копыт и орудийных колес…

Это была последняя дорога из всех, истоптанных им… И он одиноко шел по ней!

И последнее, что увидел или почувствовал, – это силуэт артиллерийского капитана, медленно поднимающегося вверх, к небу, и растворяющегося в плотном утреннем тумане…

И АКИМ ПОШЕЛ ЗА НИМ!!!

Его соборовали…

Он лежал под образами в прекрасном гусарском мундире, и горевшая лампадка отбрасывала тусклую тень на его лицо. Между большим и указательным пальцем правой руки светился огонек свечи. Поднимавшееся солнце затмило лампадку со свечой, и его яркие лучи подбирались к покойнику.

Ольга Николаевна велела зашторить окна и зажечь побольше свечей… В комнате было душно от набившихся бородатых мужиков-крестьян и их жен. Они усердно кланялись в молитве, прощаясь с барином. Время от времени раздавались женские всхлипы. Ожидали из Чернавки старичка-священника.

В сарае Агафон с Данилой спешно ладили гроб.

Максим убежал в сад подальше ото всех: от матери, няньки, дворовых – и долго, без слез и в молчании, лежал на теплой земле, в нервном ознобе вздрагивая плечами.

Когда его нашли и привели в дом, священник торжественно служил панихиду… Максим, с трудом переставляя ноги, подошел к отцу и прижался губами к холодному и жесткому лбу, затем на шаг отступил и, то ли из-за горевшей лампадки, а может, свечи отбрасывали столь причудливую тень, но ему показалось, что губы отца чуть раздвинулись в улыбке, успокаивая и поддерживая его…