Ей – четырнадцать, мне – восемнадцать. Мы проходили по извилистой тропке лагеря отдыха. Вдали утомлённо плескалась одетая в пенные кружева и подтянутая в изгибах глинистых берегов, припудренных у краёв воды слоями песка, речка Суврощь. В перехлёстах влажных медузообразных тел песчаные насыпи наползали друг на друга, а травяной ковёр, выстланный на пологих холмах, демонстрировал в цветочных узорах пышность и многоцветие летнего растительного покрова. Мелькали наряды розового клевера, выглядывали синеокие васильки и колокольчики, жестикулировал колючими листьями чертополох… Солнце светило ярко, очень ярко, как бывает в предгрозовом томлении, в изматывающей летней опрелости. Моя спутница шла неторопливой и лёгкой походкой.

Я ещё не видел более очаровательного создания. Эта девочка соединяла в себе одуванчиковую нежность, притягательную первозданность, гибкость и хрупкость точёно-статуэточной фигуры и искусно выстроенную грацию, статность, священное благородство олимпийских кумиров – маленьких мойр и нимф. Все телесные очертания её смыкались в лепестково-изящные формы, как будто это был знак, символ извечной красоты ранней юности, притягательной девственности – код, запускающий фонтанирующий механизм излияния самых разнообразных чувств от душевного трепета и волнения до страстного желания обладать, обнимать, приникать к каждому изгибу этого сакрального слитка, наполненного живой кровью и плотью.

Подлинно женское обаяние в девочке-подростке притягивало и одновременно пугало. Подчёркнуто длинная шея, строгая пластика плеч, малозаметная и набухающая шаровидными холмиками грудь, стройный стан, удивительно тонкая талия, обвязанная узким пояском, пластичные бёдра, обретшие конусовидные очертания и начинающие наливаться спелыми округлостями (и ни на йоту лишней полноты!) – всё в ней было сложено гармонично, ясно, отмечено триумфом дивной божественной красоты и сладострастным огнём дьявольских чар. Эта красота была совершенно особого, индивидуального свойства. Выпрямленные дуги бровей контрастировали с классически завершённым и заострённым книзу овалом лица. Очертания тонких губ напоминали остроконечной формой крылья амадин. В разрезе глаз было что-то эллинское – и европейское, и восточно-азиатское, и открытое, и раскосое, окрыляющее, вдохновенное. Взгляд её карих глаз – пронзительный, прожигающий, со снайперской точностью проникающий в самые сокровенные уголки души, просвечивающий как рентгеном тайные смыслы вещей и туманные движения мыслей. При каждом повороте её головы в мою сторону я машинально вздрагивал. Контуры крыльев носа, чуточку раздутые в спиральных изгибах, показывали некоторую раздражительность, казалось, даже скрытую брезгливость. Лицо её было горделиво-спокойным, а иногда его озаряла обаятельнейшая улыбка – немного натянутая и по-детски лукавая, как будто она по-доброму, без издёвок, незаметно насмехалась над моей очарованностью ею.

Светло-голубое с жемчужными переливами небо, рябая поверхность воды, широко разросшаяся трава, полнокровно насыщенная хлорофиллом листва то неистово вспыхивали, искрясь в серебристых бликах, то мягко тлели, накрываясь прозрачными тенями от раздутых пушинок редких облаков.

Солнечный свет, проникая в тонкую структуру ткани капронового платья, оттенял в стробоскопии движений серийную чреду изящных и эротически притягательных силуэтов. Во всём её облике было что-то готическое, неприкасаемо гордое, до предела утончённое, грандиозное и возвышенное. И узоры на платье мерцали, как стёкла витража готического собора, в веерных сборках складок переливаясь загадочным калейдоскопом интенсивных бордовых, пурпурных, ультрамариново-синих, ярких белёсо-молочных, золотистых и огненно-оранжевых цветов. На её ногах – белые носочки, а обута она была в открытые, отливающие глянцем карминовые туфельки с вырезом спереди у подъёма стопы и у пятки так, что крестообразно пересекались два ремешка. Передвигалась она настолько живо и легко, что казалось – она не ступает по земле, а лишь касается её маленькими каблучками, движимая летним ветерком, как парусный кораблик. Тёмного, кремово-шоколадного, цвета с аккуратно выровненной чёлкой волосы, собранные цельными объёмами цветка колокольчика, перебирал, играя, свежий ветерок; и солнечный свет золотистыми бликами проносился по изгибам прядей.