Прошло уже две недели со дня отъезда Сергея, а Евдокия до сих пор не могла привыкнуть к одиночеству. Впервые за много лет она осталась наедине со своими мыслями. От Сергея, как он уехал, было одно письмо. Сколько раз она перечитывала, прижимала к груди, и вновь принималась читать. Прибегала к ней и Вера поделиться своей радостью. Как-то раз Евдокия шла с работы домой. Ее нагонял Михаил.

– Евдокия, – окликнул он ее, – здравствуй, соседка!

– А, Михаил, здравствуй.

– Что такая понурая, думаешь о чем?

– Думать есть о чем. Дум много, одолели просто. А ты как, Михаил, привыкаешь?

– А мне что привыкать. Я ведь домой вернулся. Здесь у меня отец и дочь.

– А там, на Севере? Там ведь у тебя тоже сын и жена.

– Не вышло там ничего. Пятнадцать лет впустую, сын там – Вовка. Обещал приехать. Дружим мы с ним. Трудно мне без него.

– А то нет, – вторила ему Евдокия. – Конечно трудно. Дети ведь наши. Я по себе знаю. – Голос Евдокии дрогнул.

– Трудно тебе, Евдокия.

– Трудно, Миша! Ох, как трудно!

– Ты, Евдокия, думай, что хочешь, но не верю я, чтобы Степан подлецом оказался.

– И я не верю, Миша, потому и люблю его до сих пор.

– Ох, как бы я хотел, чтобы ты, Евдокия, вновь была счастлива, чтобы вы нашли друг друга.

– Ой, Михаил, да возможно ли это? Может ли это случиться? Это ты от доброты своей желаешь такого. Если б это могло случиться, я бы ему все забыла. Все на свете. – И она не выдержала, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, да так, как плачут люди, которые долго терпят, в себе копят, а уж потом избавляются за раз от слез. Евдокия плакала именно так. Не могла она плакать по-другому. Евдокия отстранилась от Михаила. – Прости, Миша, что я тебя так вымочила. Ни с кем я так не говорила откровенно, а вот с тобой смогла. Ты меня понял. Спасибо тебе. Мне даже легче стало. В себе носила эту тяжесть, а ведь это так трудно. – На этом месте они расстались.

Михаил обернулся и увидел быстро и легко шагавшую Евдокию. Она, как бы, на самом деле сбросила с себя тяжелый, никчемный груз, долгими годами лежавший на ее плечах. Михаил шел и думал о Евдокии и Степане. «Эти люди должны обязательно найти друг друга. Эх, Степан, друг ты мой фронтовой! Как тебя здесь не хватает, если б ты только знал!»

Время шло, ребята поправились. И вот сегодня Степан Андреевич едет за ними в больницу. Он везет им костюмы, пальто. Он приобрел для них все одинаковое. Каждый раз, когда он бывал в больнице, он порывался признаться Сергею в том, о чем сам уже давно догадался, но решил сделать это дома. Войдя в палату, он застал ребят у окна.

– Ну, ребятки, вот и я. Одевайтесь и домой.

Дверь распахнулась и палату вошел доктор.

– Ну вот, орлы, вы и здоровы! Доброго вам пути.

– Спасибо, доктор, Вам за все.

– Я что? Это моя работа.

У выхода было людно. Вдруг какая-то женщина вышла навстречу ребятам. Она плакала, обнимала, целовала ребят, говорила какие-то слова благодарности. И только когда к ним подошел пожилой человек и стал их так же благодарить, они поняли, в чем дело. Голова его слегка покачивалась. Он обнимал ребят.

– Спасибо вам, сыночки мои, спасибо! Если б не вы, я бы не стоял сейчас здесь перед вами. Вы обрели себе хороших друзей.

К приезду ребят Степан Андреевич все подготовил. Посреди зала стоял накрытый стол. Все сели за стол и выпили по рюмочке. Домашняя семейная обстановка помогла Степану Андреевичу разрешить давно наболевший вопрос.

– Сережа и Андрюша, я хочу рассказать вам нечто очень важное, особенно для меня и Сергея, да и для Андрея тоже.

Было видно, что Степан Андреевич волновался.

– Было это давно. Вот с этого дома уходил я на фронт. Шел мне тогда двадцать второй год. Провожать меня особенно некому (отец уже воевал): мать, брат, двое товарищей, да соседская девчонка Люба. Ну, что, посидели мы, выпили, станцевал я с этой Любой пару раз, да и все на этом, куда еще. Не ахти какое веселье, а на утро – на сборный пункт. Попрощался я с матерью, друзьями, а тут и Люба эта самая. И откуда ей взяться-то было?