Ничего, чаворАлэ!». В разверстой, зияющей ране
Больше жизни и красок, чем в чёрных убористых буквах,
Что испуганно жмутся к листу и друг к другу немножко,
Суетятся, ластятся, мурлычут и тычутся в руку:
«Ничего невозможно исправить… Никак невозможно».
День за днём нам платить и платить за чужие ошибки,
Точно так же, как кто-то безропотно платит за наши.
В переполненной чаше плывёт лупоглазая рыбка
С золотой чешуёй. Кверху брюхом, безжизненно, страшно.
Снежно-белая роза – для чёрной проказливой кошки
Лепестки под портретом роняет беззвучно и горько.
Но с картонки не тянется лапа поддеть их. Ведь больше
Ничего не исправить. И рыбку не выплеснуть в море,
Чтоб она уплыла: от цыганки, старухи с корытом,
Старика и рассказчика – в зёв промысловой вселенной,
Чтобы чёрная кошка над миской склонилась, и сыто
Облизнувшись, зевнула и спать забралась на колени.
Знают кошки, собаки и дети, что Радуги нету:
Взрослым вечно охота пилюлю послаще и сказку.
Только белая роза печально стоит под портретом,
Неизвестно откуда и как угодившая в вазу…
Галина Батраченко
«Иди в лес, прикармливай своего волка…»
Иди в лес, прикармливай своего волка,
Не отступай, не беги от холода колкого,
Там далеко – улицы, сонных домов крыши,
Здесь – тьма кромешная, будешь молчать, – выживешь.
Ровно, как в городе, здесь молчание – золото,
Не борись с правдой, бойся ран колотых,
В спину нанесённых тебе решительно и внезапно,
Помни правила, чтобы по ним доиграть до завтра.
Иди в лес, ещё немного, дойдёшь до сути,
Сколько прошло по этой лесной тропинке судеб?
Не торопись подпускать, тебе же держать ответ,
Сколько ты уже не приручала, сколько минуло лет?
Спеши, с темнотой слейся, скоро луна полная,
Взгляд – пламени окаём и зрачки ромбами —
Волчий узнаешь, и воздух, как шерсть, дыбом,
Вспомнишь, как это – вкопанной, если он мимо.
Волк спросит: «Ты насовсем или только на лето?
И где все вещи, если руки пусты и легко одета?»
Промолчишь в ответ, знаешь, что всё изменится
Через несколько полных лун и дней вереницу
И ещё немного часов и минут по ложке мерной.
Разрубай эту нить, волки всегда уходят первыми.
В глаза ему не смотри, спину держи ровно,
Иди в лес, прикармливай своего волка…
«Каждый должен делать свою работу…»
Каждый должен делать свою работу,
Я пишу тебе письма раз в неделю в субботу,
Левой, нет, точнее, конечно, правой лапой,
Здесь на радуге выдают чернил, что кот наплакал.
Посему спешу сообщить, что со мной всё хорошо,
Только что было солнце, и тут же дождь пошёл,
Я никогда не любил сырости, и когда ты плачешь,
Я бы много отдал, чтобы всё получилось иначе.
Вместе прожили с тобой мою жизнь восьмую,
Я за тобой присматриваю и тоже тоскую,
Ты не тревожься, ем хорошо – и обед, и ужин,
Я был любимым котом, знал, что любим и нужен,
Я ни о чём не жалею, правда, вот ни грамма,
Я теперь не болею, набрал пять киллограммов.
Ничего не болит, я совсем не пью таблетки,
Я опять молодой, даже простужаюсь редко.
Я грущу, когда ты грустишь и не спишь ночами,
Это я разбил твою чашку, только я нечаянно.
Я могу иногда приходить и сидеть неслышно
На столе, на подоконнике и на самой крыше
Твоего дома и где-то в уголке твоего сердца,
У меня есть в запасе девятая жизнь, и мы скоро встретимся…
Ладно, у нас скоро ужин, надо мыть усы и лапы,
Не успел написать, что хотел, букв как кот наплакал,
Люблю тебя до самой луны и столько же наоборот.
Целую, шлю отпечаток лапы. Вечно твой, Кот.
Татьяна Костарева
«Летала муха, жужжала муха, в стекло кидалась…»
Летала муха, жужжала муха, в стекло кидалась.
На волю мухе найти дорогу не удавалось.
С тупым упрямством ломала крылья.
А в мягком кресле
Сидела я. И была мне муха неинтересна.