– Отошла бы ты, старая, в сторону, а то, ведь, локтем задену или… железом засвечу. Что тогда делать будешь?

Бабка испуганно попятилась и в то же время не перестала без умолку говорить, перекладывать тряпки, переставлять банки. Наконец, в санузле остались её голова и рука, вцепившаяся в косяк. Глаза её испуганно хлопали, и она готовилась к самому худшему: что этот мужик в огромных грязных ботинках разнесёт её хозяйство. Страх в её глазах был не поддельным. Она уже сто раз раскаялась, что вызвала водопроводчика. В этот момент она была готова на всё, лишь бы этот кошмар прекратился.

Наконец, она не выдержала:

– Милок, может тебе помочь чем?

Слесарь крякнул, хмыкнул и сказал:

– Хорошо, мать, помогай мне материться!

Хозяйка ринулась вперёд, готовая грудью закрыть амбразуру, и тут только до неё дошла суть просьбы.

– Что ты, что ты, – замахала старая руками, – я не умею.

– А, что старик твой тебя этому не учит, – строго сказал водопроводчик.

– Так помер он, уже пятнадцать лет как помер, одна я теперь.

– Понятно, ты всю науку уже давно позабыла.

Бабка покорно закивала головой.

– Так что ж ты мне под руку всё лезешь? Видишь, здесь резьба прикипела, сейчас я надавлю, а труба и лопнет, быть тебе без воды целую неделю.

Бабка всхлипнула: оправдывались худшие её предположения: этот мужик в грязных ботинках ей в наказание послан и сейчас он доломает всё, что ещё само не успело развалиться.

Тут водопроводчик пришёл ей на помощь:

– Вот, что, мать, неси скорей бутылку водки, буду твоё ржавое хозяйство отмачивать, так легче отвернётся. Слышишь, как трубы гудят? Не успеешь – лопнут. – И гулко ударил газовым ключом по трубе.

Бабку как вихрем сдуло на кухню к заветному шкафчику.

Через двадцать минут повеселевший слесарь уже собирал свой инструмент. В благодарность за угощение он даже вытер всю пыль под ванной и предложил вынести на помойку весь хлам, но бабка крепко вцепилась в свои горшки и банки:

– Вот, вымою их, и снова туда поставлю.

– Тебе виднее, мать, – весело произнёс разомлевший мужик. – Если снова капать будет, меня вызывай, я тут знаю что к чему.

Громыхнув ящиком с инструментом, слесарь важно сел в лифт, а бабка кинулась к своим банкам, жестянкам, тряпкам и гантелям, пролежавшим под ванной уже тридцать лет. Она была счастлива – ей вернули её мирок.

Вечером за чаем, старушка уже спокойно припоминала пережитые волнения, прихлёбывала из блюдца и ела с ложечки варение. Накрахмаленный тюль тихо колыхался под дуновением тёплого летнего ветра и слышался ровный гул сумеречного города.

Была чёрная осень. Непрерывный дождь смешивал грязь с водой и размазывал эту смесь по улицам и тротуарам. Водостоки не справлялись с потоками, забитые побуревшими листьями, прутьями, картонками и прочим хламом, оставленным на тротуарах после мелочной дневной торговли. Освещение на улицах было слабым. Ночь по сути, да и по времени уже почти ночь. И в это время, разрезая поток, по улице от остановки к остановке медленно плыл одинокий старенький автобус. Развалина на колёсах. Почти пустой он кренился на один борт, как будто был загружен до предела. Несколько поздних пассажиров дремали в ожидании своих остановок. Вдруг на задней площадке послышалась возня, тихие ругательства, пыхтение. Оказалось, что два пожилых, невысокого роста, толстеньких, пьяненьких человека усиленно оттирали друг друга от выходной двери. С чего это у них началось теперь уже не восстановить, но интересно другое: выход из дверей в два «ручья», но они по какой-то назойливой прихоти оба хотели выйти одним путём. И вот теперь толкались, пыхтели и по возможности своих слабеньких пьяненьких сил давали друг другу тумаков, пинались ногами. Была очевидная ничья, а автобус уже подкатывал к остановке. Тут то и прорезалось то, от чего не свободен по большей части всякий проживающий в нашей стране. В ход пошла «тяжёлая артиллерия»: