Отступление советских войск шло по тем же трём направлениям. С грустью смотрела Анка на бесконечные вереницы усталых, почерневших от солнца и пыли беженцев. Сворачивая с шоссе, они осаждали сёла и станицы в поисках воды, еды и ночлега.

По тем же дорогам гнали бесчисленные стада овец и крупного рогатого скота из колхозов, земли которых были оккупированы.

Эвакуировали раненых и больных из госпиталей, развёрнутых в курортных городах Кавказских Минеральных Вод. Легкораненые, те, кто мог самостоятельно передвигаться, шли за машинами. Тяжелораненых везли на грузовиках и на тряских подводах. В станицах они не задерживались. Женщины-казачки выходили к ним навстречу с горячими лепёшками, поили молоком, совали в руки варёную картошку, всматривались в исхудалые, бледные, небритые лица. Анка тоже, опережая других, спешила к медленно двигающимся подводам и машинам, в которых стонали бойцы. Раненные в голову и лицо были перевязаны так, что ничего, кроме окровавленных бинтов, не было видно. С болью в сердце отходила от них Анка – страшнее этого, казалось, ничего уже быть не может. Когда людское движение останавливалось, с какой-нибудь подводы или машины снимали тело умершего и тут же, у обочины, торопливо закапывали. Молча, словно не хоронили человека, а поспешно прятали нужную, дорогую вещь, за которой ещё вернутся. А потом в свежий холмик вбивали колышек с дощечкой, на которой тут же делали надпись – имя, отчество, фамилию и год рождения покойного.

– Трогайтесь! – раздавалась команда начальника.

– Трогайтесь! – передавали один другому по рядам – до тех пор, пока слово это не достигало конца колонны, и тогда движение начиналось вновь.

Неторопливо шуршали по пыльной дороге подошвы солдатских сапог и ботинок. Мерно поскрипывали колёса подвод, глухо урчали моторы полуторок. И тогда какая-нибудь станичная баба, опомнившись после потрясения, догнав человека в форме военно-медицинского работника, торопливо спрашивала:

– Звеняйте, пожалуйста, откудова покойничек? Царствие ему небесное…

– Не могу знать, надо смотреть историю его болезни…

– Жаль, а то сообщила б родителям или жёнке, где лежит их родимец.

– Был бы здешний, давно бы дал знать о себе – с Дона или с Кубани. Последние дни больше с тех фронтов прибывали раненые…

Когда замыкающие колонну уходили на значительное расстояние, женщины собирались у свежей могилки и какая-нибудь из них начинала голосить:

До самой глубины бабьих сердец доходили слова причитания. От души оплакивали они похороненного у дороги солдата и лишь после этого, словно исполнив священный долг, возвращались в станицу.

Потом потянулись регулярные войска. Сначала тылы, обозы, подводы и машины, груженные до отказа. За ними – пешие и конные, потом артиллерия, за ней танки. Отходили организованно, соблюдая строй и порядок, – видимо, это были резервы. И наконец началось движение тех, кто прикрывал отступающих. К этим последним, суровым и молчаливым, запылённым и небритым, в вылинявших гимнастёрках, пропитанных потом и гарью, станичники не решались подходить. И этот неторопливый отход с боями не прекращался ни днём, ни ночью. Во многих хатах появились раненые, которым казаки оказывали посильную помощь и старались, используя любой транспорт, переправить их к местам, где курсировали санитарные машины.