– Предупредить остальных.

– Пара смутьянов смутит немногих. Раздача золота, помнишь?

– Об этом я забыл.

– Каждый должен заниматься своим делом. Тебе лучше бежать из города или укрыться в подземельях, чтобы потом рассказать людям нашу историю.

– Предупредить Раджа?

– Он не поверит. Решит, что я пророчествую в духе мистиков, болтающих о божьей каре и конце света. Я же маг, просветленный, а он воевода. Ему бы говорить с лазутчиком. Он уважает меня, но верит собственным глазам, и нельзя его за это упрекать: с лазутчиками и мамлюками он провел лучшие годы молодости, а меня знает недолго.

– Прокаженные знают?

– Еще нет. Завтра тебе надо укрыться в парсийском храме, там спокойно, – продолжил волшебник после долгого молчания. – Я пойду к шаху. Если я не вернусь к ночи, беги из города, когда тьма ляжет на улицы. Прости, рассказчик, что не принес хороших новостей. – Мельхиор поднялся на ноги и пошел к выходу из трапезной. – Я пришлю к тебе Аридуашни. У меня другие заботы в эту ночь, а твои стихи ей по нраву, они имеют поистине магическую власть над женскими ногами. Ты видел, как быстро она выбежала, чуть не облив меня кипятком?

– Как ветер, – механически произнес Паласар. Стихотворное настроение покинуло его со слов «жертвоприношение кровавому богу». Время бежать, а не вожделеть.

Паласар остался один в большой полутемной зале, хранившей отпечаток застольного веселья и смертного приговора. Бежать! За городом большой лагерь, много людей. Можно остановиться в чьем-нибудь шатре, рассказать что-нибудь, что-нибудь послушать. Если не найдется шатра, заночевать под открытом небом, положив вокруг себя колючую веревку из конского волоса, которую из-за нежного брюшка не могут переползли змеи… Паласар рисовал эту картину, хотя про себя решил, что не сбежит. Не сейчас.

Рассказывать истории, которые видел издалека, совсем не то, что рассказывать виденные изнутри, вплетенные в события своей собственной единственной и драгоценной жизни; цена таких историй намного выше. Мельхиор знает, что происходит, и пока он не отослал его, надо оставаться с ним.

Паласар потер лоб и нащупал первую морщину. Опять начинается. Наверное, он единственный человек, который ощутил безжалостность сансары в течение одной жизни. К счастью, он не верил в перерождение; испытывать то, что испытывал он, да еще и на протяжении бесконечного цикла рождений, должно быть, похуже ада, нарисованного воображением христианских отцов. Первая морщина. За ней последуют другие, и Аридуашни будет не смущаться его ухаживаний, а смеяться над ними, и он уподобится волшебнику, покупающему ласки за славу, а не за красоту и умение очаровывать. Хотя не все ли равно за что, хоть за деньги? Нет, Паласару не все равно. Значит, скоро снова в дорогу, даже если б город не был обречен.

В комнате Паласара дожидалась нового поклонника Аридуашни. Она дремала, но как только скрипнула дверь, проснулась, сказала: «Ты долго» – и легла, чтобы Паласару было удобнее. Паласар спровадил ее утром. Настойчиво прогонять не пришлось, потому что Фраман Радж с Мельхиором собирались во дворец на высочайшую встречу и обоим нужна была помощь.

Паласар так не спешил и вышел из дома, когда мостовые, политые с утра поливальщиками, успели высохнуть. В одиночестве побрел рассказчик по городу отыскивать убежище прокаженных. Путь его лежал безлюдными закоулками, а площадь перед шахским дворцом была, как снежная равнина, бела от халатов и тюрбанов. Народ толпился в ожидании, как бы предвкушая завтрашнее празднество. Фраман Радж в белоснежной одежде пробирался через толпу. За ним гордо, как лев, шел блистающий черно-красными с золотой вышивкой шелками Мельхиор. При виде необычных и грозных одежд мистика народ с любопытством расступался.