– Он может приехать с супругой?

– Бога ради, нет у него никакой супруги, – сказал Инчкейп таким тоном, словно брак был каким-то нелепым обычаем примитивных туземцев. – Но он уже не так молод. Возможно, с ним будет компаньон.

Открыв дверь, Инчкейп напоследок сообщил:

– Дитя мое, мы должны поддерживать баланс. Разумеется, это непросто, особенно когда сами мы плавимся от жары. Всего вам доброго.

Он закрыл дверь, и Гарриет вышла на улицу с ощущением, что ничего не добилась.

Незадолго до того, как гвардисты прошли мимо университета, к Гаю в кабинет пришла Софи Оресану. Раньше этот кабинет принадлежал Инчкейпу, и в письменном столе до сих пор хранились его бумаги, а полки были уставлены его книгами.

Софи с энтузиазмом присоединилась к летней школе. Теперь же она устроилась на подлокотнике кожаного кресла напротив Гая и сообщила:

– Не могу работать в такую жару.

Она безмятежно изогнулась, демонстрируя свое главное достоинство – фигуру, надула ярко накрашенные губы, после чего вздохнула и ткнула пальчиком в свою полную бледную щеку.

– В это время года в городе просто ужасно.

Равнодушно наблюдая за извиваниями Софи, Гай вспомнил подслушанную недавно беседу двух студентов:

– Ничего хорошего в этой Оресану нет, обычная вертихвостка.

– Люблю таких!

Он улыбнулся этому воспоминанию, глядя, как она ерзает на подлокотнике, поводя задом в его сторону. Бедняжка! Сирота без приданого, с вечной тягой к независимости, так вредившей ей в глазах румынского общества. Ей необходимо найти себе мужа. Вспомнив, как она огорчилась, когда он вернулся в Бухарест с женой, Гай ободряюще сказал:

– Другие студенты не вешают нос!

Она отмахнулась от самой мысли о других студентах.

– У меня нежная кожа, мне вредно солнце.

– Но в городе всё же безопаснее.

– Нет. Говорят, что русские довольны, так что теперь уже никаких проблем не будет. К тому же мне плохо в летней школе. Все студенты здесь евреи. Они настроены против меня.

– Да будет тебе! – рассмеялся Гай. – Раньше ты жаловалась, что румыны настроены против тебя, потому что ты наполовину еврейка.

– Это правда, – согласилась она. – Все против меня. Я всюду чужая. Румыны мне не нравятся. Они сидят на шее у женщин и презирают их. Все такие кичливые. А румынки такие дурочки! Сами хотят, чтобы их презирали. Если мужчина дает им un coup de pied^>23, они только рады.

Софи закатила глаза, изображая чувственный экстаз.

– Я хочу, чтобы меня уважали. Я образованнее их, поэтому предпочитаю англичан.

Гай сочувственно кивнул. Сам он избежал женитьбы на Софи, но с радостью выдал бы ее замуж за какого-нибудь знакомого с британским паспортом. Он пытался пробудить в Кларенсе сочувствие к ее непростой судьбе, но тот отмахнулся, заметив:

– Обычная манерная прилипала.

Сама же Софи высказалась про Кларенса следующим образом:

– Как ужасно, должно быть, живется таким непривлекательным мужчинам!

Тем временем Софи продолжала жаловаться:

– Кроме того, в Бухаресте так дорого. Каждый квартал мое содержание просто разлетается. В прошлые годы, чтобы сэкономить, я сдавала квартиру и уезжала в какую-нибудь горную гостиницу. Я бы уже уехала, но мое содержание всё вышло.

Она умолкла и, жалобно склонив голову, уставилась на Гая, ожидая обычного «Сколько тебе нужно?».

Вместо этого он сказал:

– В следующем месяце придет содержание, подожди его.

– Мой врач говорит, что мне вредно для здоровья здесь находиться. Ты что же, позволишь, чтобы я умерла?

* Пинок (франц.).

Он смущенно улыбнулся. Гарриет заставила его увидеть недостатки Софи, и теперь он гадал, как сам их не разглядел. До женитьбы он давал Софи столько, сколько не мог себе позволить, и эти займы, никогда не возвращаемые, казались ему ценой дружбы. Теперь от него зависела и жена, и родители, и ему приходилось отказывать Софи. Последние несколько месяцев она вела себя сдержанно, и мысль о том, что придется снова говорить ей «нет», причиняла Гаю острый дискомфорт.