Может, все это от безделья? Появление неизвестного вносит разнообразие в мою никчемную жизнь? Да и шел ли кто-то в действительности за мной? Не было ли это игрой воображения? Клим… Подобное поведение не в его стиле. Но под окном он стоял.

«Почему я не позвала его? – задала я себе вопрос и незамедлительно ответила на него: – Потому что время дурацких поступков прошло».

Расплатившись, я отправилась дальше по набережной, солнце вскоре спряталось, заморосило, а я укрылась в кинотеатре. Посмотрела фильм в компании четырех подростков, которые, должно быть, тоже не знали, чем себя занять, вернулась в гостиницу, до ужина читала, потом вновь отправилась на прогулку. С набережной меня прогнал разошедшийся дождь.

В гостиницу я вошла, стаскивая дождевик у двери, чтобы в холле не образовалась лужа.

– Опять ливень, – сказала я женщине на ресепшене.

Само собой, она и без меня это знала, но я считала, что должна что-то сказать, к тому же затяжное одиночество уже тяготило, хотелось просто услышать чей-то голос.

Администратор, звали ее Люба, выглядела непривычно сдержанной.

– Да, – ответила неуверенно, взгляд ее метнулся в сторону, туда, где возле панорамного окна стоял диван и два кресла. В одном из них, спиной ко мне, сидел мужчина, на столике перед ним чашка кофе. – Это к вам, – быстро проговорила Люба, вздохнув с облегчением.

Я кивнула, повесила дождевик на вешалку и направилась к креслу, уже зная, кого увижу.

Бергман сидел, закинув ногу на ногу, уткнувшись в планшет. Может, он так увлекся, что нашего диалога с Любой не слышал? Сомневаюсь. Он поднял голову, взглянул на меня и улыбнулся.

Некоторая маета администратора стала понятна. Бергман умел производить впечатление, даже если был одет в джинсы и футболку. Сейчас он был в темно-сером костюме и белой рубашке, впрочем, даже определение «белоснежная» страдало бы неточностью, она была ослепительной белизны. Галстук в полоску и, разумеется, запонки. Крупные черные камни, загадочно мерцавшие на фоне манжетов. Думаю, Любу это и доконало. Или все-таки взгляд Бергмана? Глаза его сейчас казались такими же темными, как камни запонок, и так же странно мерцали, точно вбирали в себя свет, навсегда похоронив его в своих глубинах.

Сейчас я не смогла бы назвать его лицо красивым, уж очень оно тревожило, и тревога эта быстро переходила в страх. Люди всегда боятся того, чего не в силах понять. На самом деле глаза у него синие, и эта бездонная темнота и странное мерцание – не более чем игра света.

Бергман поднялся, сказал «привет» и легко коснулся губами моей щеки.

– Привет, – ответила я. – Давно ждешь?

– С полчаса.

Представляю, что за это время пережила Люба.

– Ты мог бы позвонить.

– Я никуда не спешу, – пожал он плечами.

Я покосилась на администратора и сказала со вздохом:

– Идем в номер. Или сначала выпьешь кофе? – указала я кивком на чашку.

– Кофе здесь – страшная гадость, – вздохнул он.

Мы поднялись по лестнице, я впереди, он сзади, прихватив свое пальто, небрежно брошенное на соседнее кресло. И он, и я предпочли молчать.

Войдя в номер, Бергман огляделся, повесил пальто и замер у двери, точно в нерешительности. Вряд ли в самом деле так: эта самая нерешительность ему совсем не свойственна.

– Садись, – я указала на единственное кресло.

Сбросив обувь, устроилась на кровати, поджав ноги и сунув подушку за спину. Бергман сел, взглянул в упор и сказал:

– У нас новое дело. Пора приступать.

Я отвела взгляд в сторону, поймав себя на том, что кусаю губы. Дурацкая привычка.

– Вы справитесь без меня, – зачем-то сказала я.

– Нет, – просто ответил Бергман.