– Дела, Анатолий. Дело, прежде всего, – с сожалением произнес Конюхов.

– Ага, поди, на своей пожне косил, а делами прикрываешься, – усмехнулась Граня.

– А как бы и так. Коровы они, что колхозные, что свои, есть хотят одинаково, – спокойно ответил Конюхов. – Ты бы бежала домой, а то нам с Анатолием поговорить нужно.

Девушка хотела было сказать, что на колхозной повозке по своим делам не ездят, но промолчала.

– Хорошо, секретничайте, – она стянула мундир с плеч и протянула Тольке.

– Оставь, я потом заберу, – махнул он рукой.

Конюхов быстро проводил девушку взглядом и повернулся к Тольке.

– Нравится?

Толька пожал плечами.

– Она девчонка не плохая. Токо вот терпения маловато. Все ершится. Но это ничего. В обиду себя не даст. А со временем и выдержки прибавится, – рассудил председатель. – А давай-ка я тебе нашими угодьями похвастаюсь. Если, конечно, временем располагаешь. Залезай. Мне-то не ускакать за тобой.

Толька согласно кивнул, поставил ногу на ось колеса, и чуть помедлив, лихо уселся на край телеги. Конюхов тоже забрался в повозку, устроился рядом и потянул за вожжи.

– Прошлый год за полем еще пашню распахали, – произнес он, когда подвода покатила по узкой полевой дорожке. – Теперь красота: и рожь и ячмень. Всему места хватает. Рук вот только не хватает, – председатель сделал паузу, надеясь, что Ларионов что-то ответит.

Толька намек на счет рук понял, но промолчал.

– Ну, ничего скоро Митька вернется. Мне сказали, что он под амнистию тоже попал. Вместе хорошее звено у вас получиться. Знаю, что в танковых войсках служил. Уж с трактором справишься. Брата своего возьмешь к себе и ого-го! Плановые показатели колхозу семечками покажутся, – перешел к делу Конюхов.

– Григорий Пантелеевич! Все-таки, почему Митьку с Васькой посадили? Трактор же заглох тогда. Но его отогнали. Он ничему не помешал, а самолет не прилетел, – Ларионов тронул председатель за рукав. – Мать писала, но я так толком и не понял. Сегодня Нюрку видел. Смотрела на меня, будто я виноват, что меня в армию забрали.

Конюхов остановил лошадь. Похлопал себя по карманам.

– Не куришь?

– Нет, но папиросы есть, – Толька сунул руку в карман штанов и вытащил непочатую пачку папирос.

– Не куришь, а папиросы носишь. Зачем-то? – удивился Конюхов.

– Держи, Григорий Пантелеевич! Как говорится, кури на здоровье, – усмехнулся Ларионов и протянул пачку председателю. – На всякий случай в Москве на вокзале купил несколько пачек, когда возвращался.

Григорий повертел пачку «Герцеговина Флор» в руках. Разные папиросы ему доводилось курить в своей жизни, но такие еще не доводилось.

– Диковинные какие, – отметил он. – Спасибо, Анатолий.

Конюхов аккуратно подцепил ногтем за край упаковки и приоткрыл пачку. Вытащил папиросу, аккуратно прикрыл отверстие и сунул пачку во внутренний карман пиджака. Затем долго нюхал хрустящую папиросу, пока не прикурил.

– Ну, так что Григорий Пантелеевич?

Конюхов выпустил струйку дыма.

– Я не часто курю. В следующем году седьмой десяток разменяю. Фельдшерица говорит, вредно курить, – словно разминаясь перед долгим рассказом, рассуждал он. – Хороший табак.

– Григорий Пантелеевич! – не выдержал Толька.

– А Васька Оманов еще месяц назад освободился, глядя куда-то вдаль, продолжил Конюхов. – К матери в город уехал, в Архангельск. Катерина со своим мужиком года три назад туда с Шольского перебрались. Гаврила-то ее из переселенцев, но видать смышленый. От слова мышь, наверное. Вроде в горкоме сейчас водителем. Ты об этом помалкивай. Никто не знает, что он освободился. А то Митька все еще там, а Васька на свободе. Народ у нас… Вообщем, не нужно про Ваську кому-либо говорить. Я-то от старых товарищей информацию имею.