– У меня, ты знаешь, у самой дочка растет, – проговорила Раиса, обращаясь к Зотовой. – Вот вдвоем и будут мне помогать. Моя хоть и постарше будет, но ничего. Лизке, как и твоей сейчас, тоже восемь было, когда я ей первый раз в руки веретено дала. Петра твоего уж нет. Кто за Фимой твоей приглядит… А пригляд нужен. Одной не дело ей оставаться. Мала еще. Не хватало, чтоб и с ней чего случилось пока ты на фабрике.

Раиса сложила вымытую посуду в шкаф. Вытерла руки о подол фартука и подошла к сидевшей с отрешенным видом Зинаиде.

– Ну, ты чего, Зин? Мужика не вернуть, чего уж теперь? – она положила ей руку на плечо. – Ну, всё, всё. Помянули, посуду вымыли, и давай дальше жить будем.

– Да, да, – еле слышно проговорила Зотова. – Спасибо тебе, Рая. Спасибо, – добавила она чуть громче.

Раиса Николаевна Гольдштейн до недавнего времени работала вместе с Зинаидой на прядильной фабрике. Два года назад там случилась авария, в результате которой пострадало несколько работников. Но больше всех досталось Раисе – упавшей металлической балкой ей сломало обе ноги.

Хозяин фабрики Петр Петрович Никифоров проявил большое участие в дальнейшей судьбе Раисы. Когда после нескольких месяцев лечения выяснилось, что работать на фабрике из-за полученных увечий Раиса не сможет, он предложил ей трудиться дома. Никифоров взял на себя обязанности по обеспечению Гольдштейн заказами и сырьем, а она к своему удивлению довольно быстро освоила ручное вязание. И не только научилась вязать различные шерстяные вещи, но делала это настолько качественно, что вскоре от желающих их купить не было отбоя. И к Раисе Николаевне потянулись с заказами со всей округи.

К Лизе Гольдштейн Серафима привязалась с первых дней их знакомства. Дочка Раисы была старше ее на два года, однако на отношениях между девочками это почти никак не отражалось. Лиза была девочкой общительной и любознательной. И, когда появилась маленькая с черными кудрявыми волосами Фима, она словно старшая сестра окружила ее заботой и вниманием.

Ей нравилось учить ее нехитрому на первый взгляд прядильному мастерству. Серафима оказалась девочкой смышленой и легко обучаемой. И вскоре с должным усердием проворно справлялась со многими поручаемыми ей операциями. Она уже довольно ловко расчесывала слежавшейся комки шерсти небольшими, словно специально изготовленными для детских ручек, цапками12. Легко справлялась с веретеном, аккуратно вытягивая из пряжи нить. Вскоре ученица догнала свою учительницу, а Раиса Николаевна с нескрываемым удивлением наблюдала и радовалась, как щупленькая кареглазая девчушка управляется с шерстью. Нить получалась у нее даже получше, чем у Лизы – без обрывов и одинаковой по толщине.

Когда мать позволяла, Лиза уводила Серафиму в другую комнату, где они играли. Но больше всего ей нравилось рассказывать ей сказки. Казалось бы, ничего удивительного в этом не было – кто из детей их не любит? Если бы не то обстоятельство, что все сказки у нее были собственного сочинения. Как и когда рождались они в ее голове она и сама толком объяснить не могла. Лиза никогда не повторялась в сюжетах, и к тому же рассказывала их с выражением, сопровождая соответствующей действию мимикой и жестами. Раиса Николаевна давно стала замечать за дочкой способности к сочинительству, но иначе как «выдумщицей» ее не называла. «Пройдет с возрастом, – думала она о занятиях дочки. – Повзрослеет, не до сказок будет».

Серафима была примерным зрителем всего, что видела и слышала в исполнении Лизы. Обладая цепкой памятью, она помнила буквально все рассказанные подружкой сказки. Дома, когда мать возвращалась с работы, девочка, пересказывала ей все услышанное от Лизы. А Зинаида Ивановна, слушая ее, на мгновение забывала об усталости, радуясь успехам и способностям дочки.