Вдруг ему показалось, что кто-то смотрит на него. «Микола что ли пришёл? – открыв глаза, Никифор закрутил головой, но никого рядом не заметил». Краем глаза, заметив чей-то силуэт на крыльце, присмотрелся. «Батюшки мои, – подивился Ластинин, увидев женщину на костылях. – Опять эта тётка с голосом бабы-яги. Да и вид у неё соответствующий, по крайней мере отсюда, – от такого сравнения ему стало весело и он заметно улыбнулся».

Что-то промелькнуло в тот момент в его голове, что-то знакомое, но мысль тут же ускользнула, не оставив после себя ничего. Уж очень легкими, почти неосязаемыми были те ощущения. «Чертова тетка, так было хорошо, – Ластинин с досады перестал улыбаться и выругался про себя». После этого интерес к разговору двух забавных парней у него пропал. Он встал, потянулся здоровой рукой и пошёл в больницу.

«Принесла тебя нелегкая, – подумал он, проходя мимо незнакомки».

– Ну, что, молодой человек, нашли своего Гаврилу Никанорыча? – услышал он знакомый голос и остановился.

А Плетнева сама удивилась толи собственной памяти, толи своей бесцеремонности, с какой она спросила у этого долговязого русоволосого парня. «Надо же! И доктора вспомнила, которого этот белобрысый недавно спрашивал, – поразилась сама себе Серафима, не понимая, зачем вообще она у него об этом спросила. – Зачем вот спросила? Теперь причину придумывай, если ответит».

Никифор же отвечать не то, что не спешил. Он был настолько потрясен и растерян услышанным, вернее, голосом, которым всё было сказано, что не мог ничего сообразить и молчал. Наконец, он справился с собой и несколько растерянно произнес:

– Да, да нашёл.

И чуть помедлив, добавил уже увереннее:

– Да, конечно, нашёл.

***

Шурочка, услышав осипший голос Серафимы, с сожалением покачала головой и перекрестилась. А уже в обед сбегала домой, благо жила рядом и принесла малинового варенья, да настоек разных для полоскания. Санитаркой Шурочка начала работать еще когда ей не исполнилось и двадцати. И с первых дней в силу своего сердобольного характера помимо выполнения своих прямых обязанностей всячески старалась помогать больным. Особое сострадание у нее всегда вызывали люди, которые после травм чего-то лишались. Потеря зрения или слуха, рук или ног всегда вызывала у нее дополнительное сострадание. Она видела, как нелегко таким больным приходится. Чувствовала, как тяжело свыкаться с тем, что оставшуюся жизнь им придется прожить с с каким-либо увечьем.

– Вот, голубушка, настой из свеклы и отвар из хрена. И вареньица маленько. Мало сейгот малины уродилось, – приговаривала Шура, выкладывая баночки и бутылочки на тумбочку рядом с кроватью Серафимы. – Пей больше кипятку и горло полощи. За неделю и отойдёт. Что-то твои «столовские» совсем тебя забыли. Неужто такие все занятые? – не смогла удержаться она, чтобы не осудить людское безразличие.

– Спасибо, Шура, – прохрипела в ответ Плетнева. – Одежду мою найди, на улицу хочу. А с работы Глаша приходила уже два раза, когда тебя не было.

– Какая улица! Вот сдурела, девка! Тебе докторша что сказала? Вот то-то и оно! В том числе и сквозняков остерегаться, – ворчала санитарка. – Одежду принесу, когда оправишься, и голос вернется, – она строго взглянула на Серафиму и вышла из палаты.

Серафима не расслышала, что ответил Никифор. Ей показалось, что парень не понял ее вопроса, чему она даже обрадовалась. Но тот повернулся к ней и будто впервые увидел, оглядел снизу доверху.

– Ты на мне что-то потерял? – недовольно спросила Серафима.

– Ох, простите, ради Бога, – извинился он за свою бесцеремонность. – Нашёл доктора, конечно, нашёл. Прошло уже несколько дней, и я уже забыл об этом, – проговорил Ластинин.