Навстречу Сазану проплыла девица в мини-юбке, свернула налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника, подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра-Авиа».

Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и была причиной их процветания.

Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой: «Воронков П. А.».

Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати, с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не провинциал и не командировочный», – отметил Воронков.

Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову и уселся на него, как на лошадь.

– Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, – сказал посетитель.

– Что?

– Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с Ивкиным?

– Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать? Здесь правительственное учреждение…

– Через полчаса после того, как ты позвонил Ивкину и попросил его приехать, тачку Ивкина расстреляли неподалеку от Сущевки.

Воронков посерел.

– Господи! Он…

– Он жив и здоров. В «мазде» был его сын, который взял машину покататься за пять минут до вашего звонка. И подружка сына. Одноклассница.

Воронков закрыл глаза и не шевелился.

– Какой ужас, – сказал он тихо. – Какой ужас…

Либо этот пожилой, невзрачный чиновник, некогда получивший, в силу безупречного классового происхождения и партийной активности, заветное для советских пилотов право летать за рубеж, был превосходным актером, либо он действительно был потрясен.

– Понимаю, – пробормотал он, – вы из милиции…

– У нас что, только милиция занимается заказными убийствами? – с непонятной чиновнику иронией спросил Сазан.

– Ах да, конечно. Вы из ФСБ. Вы, стало быть, полагаете, что наша служба как-то заинтересована…

– Почему ваша служба должна быть заинтересована в убийстве Ивкина? – немедленно спросил Сазан.

– Но это абсурд. Мы – правительственное учреждение. Мы и так его снимем. Это неизбежно, он напрасно упирается… Поверьте, этот вопрос не от меня зависит, Виталий Моисеевич хороший директор и прекрасный человек, но если уж решено, что Кагасов лучше… Я что?

– Так почему ты решил поговорить с ним поздно ночью?

– Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…

– А он?

– Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…

– Долг требовал обратно…

– А?

– Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.

– Да…

– Сколько?

– Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее – заместителем начальника управления.