Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.

– Она досталась мне даром. Берите, – сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.

Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina»[8] в исполнении Джильи[9], фирмы «Виктор».

– Ну тогда лады, – согласился Вакуххи.

– Лады, – отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. – Как там Фисба?

– Ну и девчонка, скажу я вам! – ответил Тони.

Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.

– Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?

– Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше»[10]. Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.

– Подождите, я рубашку сменю.

Он снял рубашку и извлек из комода чистую – розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.

Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка – шла музыкальная передача для ужинающих.

Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:

– Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности – ну, вы меня понимаете. Может, принести их как-нибудь – для вашей программы популярной музыки?

– Спросите у Брискина, – ответил Боб, завязывая галстук.

– А то она бы и лично подъехала, – предложил Вакуххи. – Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?

– Нам бы всем туда попасть не мешало, – с чувством отозвался Посин. – Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ-радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как – включит себе «Я люблю Люси»[11] и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.

Музыка на радио смолкла.

– Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, – профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.

– Понимаю вас, – сказал Тони Вакуххи. – Все, как один…

– Тише, – остановил его Посин, приглаживая волосы.

Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:

– Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!

«Молодец, – подумал Боб Посин. – Хорошо у него получается».

– Полоумный Люк гарантирует, – твердо, четко и выразительно продолжал Брискин. – Отличную! Безупречное! Гарантирует! – и вдруг он задумчиво произнес: – Нет, больше не могу. Я читал это весь день, хватит.

Он произнес это, как бы разговаривая сам с собой.

– А теперь послушаем симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель».

Тони Вакуххи нервно хохотнул:

– Вот так номер.

Снова зазвучала симфоническая музыка. Посин почувствовал сначала тепло, а потом и настоящий жар в затылке. Кожу у него на голове как будто припекло утюгом. Между тем он продолжал поправлять галстук и приглаживать волосы. Он не верил своим ушам.

– Ушам своим не верю, – вымолвил он. – Как он сказал? «Он больше не может»?!