Сперва Брискин объявил: «У Полоумного Люка вы купите отличную машину». Против чего Полоумный Люк не возражал. А потом возьми да и скажи: «Хватит уже ЭТОЙ рекламы». Против чего, черт возьми, не возражали почти все остальные в городе. Так что конец рекламе Полоумного Люка на «КОИФ», потому что, если не слушали вы, так спонсор слушал.

Но вот беднягу Джима пока отстранили. Лишили зарплаты за месяц.

Увы, нет правды этом мире.

От Людвига Гриммельмана, окопавшегося в своей крепости-чердаке, не ускользнуло, что троица подходит к его дому. Близился вечер ясного, жаркого дня. Сияющий тротуар подчеркивал силуэты.

Предводительствовал Ферд Хайнке, в своем сказочном костюме – мешковатых штанах и свитере. На нем были очки, а под мышкой он нес папку, набитую учебниками и книжками из библиотеки, и, конечно же, несколько последних номеров своего научно-фантастического журнала «Фантасмагория». За Фердом шел Джо Мантила, а за ним – Арт Эмманьюэл.

Чердак, где обитал Людвиг Гриммельман, когда-то служил залом для профсоюзных собраний. Это было большое голое помещение с кухонной плитой в одном конце. Из маленькой ванной можно было выйти на заднюю лестницу. Дом находился в «Дыре Хейс», трущобном районе Сан-Франциско, средоточии винных магазинов и старых некрашеных домов с меблированными комнатами. Под чердаком Гриммельмана располагались клетушки, которые теперь использовались под склады «Мексиканских и американских продуктов Родригеса» – бакалейного магазина на первом этаже. Через улицу ютилась католическая церковка.

Трое парней устало тащились по улице.

– Пойдем кока-колы купим, – предложил Джо Мантила.

– Не надо, – возразил Ферд, – у нас важное дело.

– Мы должны сообщить ему, – согласился с ним Арт Эмманьюэл.

Они плелись гуськом вдоль бакалейного магазина по тропинке из салатных листьев и сломанных ящиков из-под апельсинов. Тут и там, поклевывая отбросы, гордо вышагивали куры. На веранде одного из дальних домов сидела, покачиваясь, старая мексиканка. Ватага оравших изо всех сил мальчишек – негров и мексиканцев – гоняла по улице пивную банку.

У лестницы Ферд Хайнке остановился.

– Хотя он наверняка уже и сам знает.

– Пошли, – поторопил их Арт Эмманьюэл.

Но и ему было не по себе. Конечно же, Гриммельман сейчас пялится на них со своего чердака. Арт чувствовал тяжелый взгляд острых глазок этого волосатого сыча, который стоит там в черной шерстяной шинели, вэдэвэшных ботинках и дешевой хлопковой майке навыпуск.

– Ладно. – Ферд двинулся вверх по ступенькам.

Наверху приоткрылась металлическая дверь, поставленная Гриммельманом на случай взлома, и когда троица добралась до нее, хозяин встретил гостей пристальным взглядом, ухмыляясь, пританцовывая, потирая руки и отступая, чтобы впустить их.

При свете дня он выглядел взъерошенным и помятым. Он никого не ждал – стоял в носках, без ботинок. Ему было лет двадцать пять. Родился он в Польше, недалеко от немецкой границы. Его круглое славянское лицо было испачкано пятном похожей на подпаленный птенячий пух бороды, спрятавшей щеки и шею. Волосы его уже успели поредеть, еще несколько лет – и он будет лысым. Арт, который вступил в спертый воздух этого отшельничьего жилища вслед за Фердом, уловил знакомый запах долго не стиранной одежды Гриммельмана. Тот и жил, и трудился здесь над своими картами и революционными замыслами, облекал в слова свои грандиозные теории. Летом, когда деньги были потрачены, он принимался вкалывать как проклятый на консервных заводах – днем и ночью, без продыху, чтобы на заработанное жить оставшуюся часть года.

В продолговатой комнате тут и там валялись книги и бумаги. У стены стоял продавленный диван, на котором Гриммельман спал ночами, не снимая шинели. По стенам было развешано оружие – армейские пистолеты, гранаты, пара мечей, скотчем были приклеены репродукции с изображениями линкоров времен Первой мировой. На столах высились груды всякой всячины. Никто, в общем-то, не знал, к чему готовится Гриммельман – границы его планов терялись в бесконечности.