Тогда, на «Суворове», когда мы были едины, слиты так, что обмануть невозможно, я понял, что Мелисса действительно меня любит, и любит не менее сильно, чем Майкла. А Майкл был на самом деле счастлив, убедившись в нашей с ней взаимной любви. И это представлялось мне тогда таким естественным, таким понятным!

Но… Когда прошло потрясение от контакта, когда улеглись сильные чувства, я неожиданно обнаружил, что к подобной любви не готов. Да, я был счастлив разделять мысли и чувства. Я был счастлив открыться в любви к Мелиссе, сопереживать их любовь с Майклом, делиться с Майклом своими чувствами к Мелиссе, но… Но.

Вот именно. Но.

Есть чувства как состояние души, а есть чувства как физические проявления, конкретные действия и ощущения. Наверное, для селферов эти вещи совпадают, но я был все-таки еще человеком. Слишком человеком. Было во мне слишком много чисто человеческих ограничений и предрассудков, возникших как результат исторического опыта и внедренных в мое сознание складывавшейся тысячелетиями культурой, на подсознательном уровне «впитанных с молоком матери», впечатанных в гены… И перспектива «открыться полностью» и «делиться всем» меня пугала.

Умом я понимал, что во мне говорил печальный опыт человечества, когда предателем, недругом или врагом мог оказаться вдруг любой, самый близкий тебе человек, который, зная о тебе все, мог, как никто иной, использовать твои слабости, заставить тебя страдать…

Понимать я это понимал, но поделать с собой ничего не мог. Я все время вспоминал слова Майкла: «Я буду чувствовать все, что будешь чувствовать ты, что будет чувствовать Мелисса». А ведь именно в любви – если это действительно любовь – человек предельно открыт, совершенно беззащитен и уязвим…

Я не мог через себя переступить. И сколько же любви, нежности и понимания потребовалось Мелиссе, чтобы освободить мою душу от призраков далекого прошлого, преодолеть мои человеческие комплексы и страхи!

Тогда, на «Суворове», когда сражение закончилось, и селферы-зонды были доставлены в регенерационные камеры растить себе новые тела, все остальные, – и селферы, и экипаж корабля, и десантники, – праздновали победу и то, что остались живы. Праздник продолжался три дня, пока на корабле не было выпито все, кроме воды. Потом еще пару дней люди приходили в себя, а селферы за это время наметили план дальнейших действий. Проблема была в том, что повреждения «Суворова» не позволяли развивать нормальные скорости, необходимые для того, чтобы за разумное время добраться до ближайшего ремонтного дока, до Верфи-17.

Дело было не в двигателях, двигатели были целы и вполне работоспособны. Но на скоростях, в тысячи раз превышающих скорость света, «пустое» пространство представляет собой довольно плотную среду, двигаться в которой с искаженной конфигурацией корпуса и отсутствием защитного покрытия было самоубийственно.

Вариантов, собственно, у нас имелось два: либо произвести минимально необходимый ремонт на месте, используя ресурсы корабля, либо ожидать подхода мобильного дока, достаточно тихоходного. В итоге выбрали первый вариант, который давал нам выигрыш почти в три месяца, но требовал от всех, присутствовавших на корабле, приложения значительных усилий.

Следующий месяц прошел в режиме непрекращающегося аврала, по сравнению с которым работа на гастрольных судах во время турне по островам Корнезо выглядела просто нудной рутиной. Здесь же каждый день возникали новые задачи и проблемы, и спасало нас только то, что селферы гениально использовали возможности и умения каждого человека, не говоря уже о самих себе.