Потом меня вызвали в местное отделение Конторы, к офицеру, которого я никогда здесь не видел. Был долгий разговор, в котором в основном звучал мой монолог, лишь изредка прерываемый вопросами собеседника. Что и как произошло, что случилось с Ефремовой, с её командиром, как там оказались пиндосы? Куча вопросов последовала после того как я замолчал, и на многие из которых ответить было невозможно. В какой-то момент хмурый и уставший человек, сидевший напротив, понял, что больше я не смогу ничего сказать, и меня отпустили. Самое удивительное, что с меня просто взяли подписку о невыезде и неразглашении… хотя что я мог разгласить? Не знаю, может и мог бы, но наверняка никто не поверил бы в это. А когда мне выдали две пластиковых карты, которые при проверке оказались заполнены тугриками под завязку, то вот тут просто растерялся. Но возвращать их естественно не стал, обналичив обе и убрав деньги всё ещё безумствующей в очередном рейде сестры в сейф Сдобного.

Понимая, что нам с ней нельзя сейчас находиться рядом, съехал, оказавшись в небольшой однокомнатной квартирке. Специально подобрал её так, чтобы окна выходили в ту сторону, где до сих пор полыхали газовые факелы моего города. И стал жить, ничего не делая, стараясь не встречаться с теми, с кем не так давно бок о бок ходил в рейды. Меня грызла тоска, поедом жрали отчаяние и стыд за то, что выдохся. И накатывало временами странное и страшное ощущение того что, возможно, это мне нужно было остаться вместо Большого там, под городом. День за днём, они текли мимо, одинаково серые, монохромные, наполненные лишь бесплодными тоской и жалостью. Маленький бар в старом мебельном гарнитуре-стенке никогда не пустовал, но разнокалиберные ёмкости в нём стали меняться всё чаще. Было очень стыдно перед Скопой, которая, вернувшись из Радостного, сначала искала меня, а потом, ворвавшись разъярённой бурей орала, размахивая руками. И плакала, уткнувшись в моё плечо, говоря что-то про то, что боится за меня. Это было правдой, потому что самому становилось страшно от каждодневного и бесконечного Дня сурка, в который загнал себя сам.

А потом случилось чудо. Я просто слонялся по улицам этого большого посёлка, или маленького городка, кому как, подумывая о том, чтобы всё-таки собраться с силами и уехать. Дальше оставаться здесь было невыносимо. Последняя встреча с сестрой закончилась очередной ссорой, после которой она вновь расплакалась и ушла, оставив меня наедине со стаканом и мыслями. Шёл, не глядя по сторонам, задел кого-то плечом и двинулся дальше, даже не подумав извиниться, пока меня не окликнул очень красивый и чрезвычайно разъярённый женский голос. Первое, что увидел, оборачиваясь, были очень яркие и злые глаза с длинными и пушистыми ресницами. Второе… летящий прямо мне в лицо небольшой, но умело сжатый и уверенно направляемый кулак.

Найти её оказалось просто, Кротовка никак не тянет на мегаполис. Сложнее было попробовать объяснить майору федеральной службы безопасности то, что хотел ей сказать порядком поистрепавшийся бывший вольный бродяга. Ну да, куда как странная ситуация, понимаю. Но я всё же попробовал, хотя для этого мне пришлось приложить все свои дипломатические способности. Правда сделать это получилось только спустя неделю, так как прийти в себя и вернуть относительно нормальный вид, оказалось сложновато. Поглядев в последний раз на себя в зеркало, висевшее в небольшой ванной, проведя рукой по в кои-то веки гладко выбритой щеке, я отправился на рандеву к чуду. Можете представить уровень удивления в её глазах?! И, как ни странно, но вместе с ним мне-то ли почудилось, то ли на самом деле увиделись интерес и одобрение.