Ибо только в половине двенадцатого растворились заветные двери и совершенно умученный ожиданием народ был наконец был допущен в храм.

Оживленный, улыбающийся отец Флавиан, двинувшись из гулкой, ярко освещенной прохладной тишины навстречу людям, сразу начал с объяснений:

– К сожалению, к большому сожалению, вам пришлось подождать! Но донатор нашего храма, очень уважаемый человек, прибыл сегодня для участия в таинстве крещения. Памятуя его щедрое благотворение, мы, конечно же, не могли отказать. А теперь и ваша очередь настала, добро пожаловать!

Ага, большая шишка крестила дочку-сыночка, внука-внучку-жучку… Первобытная злоба черным вихрем накатила на Ларису, никогда не отличавшуюся христианским смирением. Она сделала шаг вперед и… сейчас, сейчас… Хлесткие слова саднили горло, шершаво рвались на волю. Но ее опередил рослый мужчина лет тридцати с девчушкой на руках:

– И это все, что вы можете сказать? На десять часов крещение назначено! А вместо этого маленькие дети и родители ждут все утро на жаре, покуда ваш донатор… Замучились все! Даже присесть нормально у вас негде! Извиниться за это безобразие не хотите? ИЗВИНИТЬТСЯ!

Вот такой тоже левую щеку не подставит, революционер! Физиономия у мужика было «с красным знаменем цвета одного», с той розой, что чаровала отца Василия. Так и пылала негодованием! Девочка, сущий ангелок в белом сарафанчике, испуганно гладила это взволнованное полыхание ладошками: «Папа, папа…»

Весь праздничный крестильный табор вмиг смолк, затоптался на месте, даже грудничков не стало слышно. Лариса тут уж не могла смолчать, подхватила: «Да, извиниться! ОБЯЗАТЕЛЬНО!» Прекрасная акустика вознесла ее громогласную лепту к самому куполу, и речь красного бойца-революционера украсилась достойным восклицательным знаком.

К чести отца Флавиана, он не тянул ни минуты. Тут же извинился. Пару раз с приятной улыбкой повторил скороговоркой: «Простите, простите…» Но революционер этот так и стоял, не шелохнувшись, в каждой черточке простого потного лица – возмущение, укоризна, решимость. Только почему «революционер»? Праведник! Правды, правдивого покаяния провинившегося перед людьми батюшки взыскует! Уже кое-кто, обтекая его, проходил вперед, к купели, но основная масса тоже не двигалась, закаменела… И тогда отец Флавиан наконец громко и внятно объявил, что просит, сердечно просит у всех присутствующих прощения. За причиненное неудобство «вследствие внезапно возникших непредвиденных обстоятельств».

– Вследствие подхалимажа! – негромко сказал кто-то из молодых за спиной Ларисы.

Но, однако, народ зашевелился, примирительно загалдел, какой-то совсем умаявшийся ребятенок истошно закричал, и отец Флавиан приступил к таинству крещения.

О да, тихое, святое, священное таинство… Но деткам-то сие было неведомо! Перепугались: большущая такая чаша-купель с плещущей водицей, сладкие голоса певчих, незнакомые крепкие мужские руки… И опять малыши, включая Ларисиного Тимошку, большого проказника, сопели, кряхтели, плакали, пищали… Но, в общем, терпели. Помимо божественной благодати определенно получили в то утро двойной заряд терпения! Полезное в жизни качество, между прочим.

Правда, отец Флавиан обращался даже с грудничками вполне умело и даже изящно, сверхнормативного стресса не добавлял. А как смотрелся! Эффектно откинутая голова, благожелательная, прямо-таки лучезарная полуулыбка – обаятельный светский человек, даром что священник. А святой ли… Да сколько их, отмеченных свыше, чистых и благодатных? Один на миллион? Но, как говорится, не стоит село, да и страна, конечно, без праведника, вот их на Руси немало. И в нескончаемой людской суетливой, несправедливой толчее, отнюдь не голубиной толкотне без них точно никак!