– Александровну, прошу, не обижай! Золото она, а не человек!

– Постараюсь! – недовольно пробурчал я. Мне стало неприятно оттого, что Яковлевич до конца не верит мне.

– Постарайся уж! Постарайся, Александр Михайлович, – обронил он.

С тяжелым сердцем я вышел из участка и, жадно глотнув чистый морозный воздух, посмотрел в бледное морозное небо. Затем, немного постояв, пошел к автобусной остановке, обходя дворника, посыпающего песком расчищенный от снега тротуар.

– 9 -

Цветы на снегу

Всю ночь бездомным псом выла вьюга, и, когда утром мы с тетей Пашей отправились на кладбище, все было занесено снегом.

Сначала мы долго стояли на холодной остановке, а затем, смотря на угрюмое утро за стеклом салона, долго тряслись в холодном автобусе.

Кладбище, на котором была похоронена мама, находилось на самой окраине города, и мы, выйдя из автобуса, еще долго добирались до него по глубокому снегу пешком.

Увязая в снегу, я нес в замерзших руках обернутый в газету купленный накануне скромный букетик цветов, и на душе у меня было горько и одиноко.

И унылый зимний пейзаж, и бредущая впереди меня фигурка тети Паши, и наши скрипящие по морозному снегу шаги навевали в душе моей нескончаемую безысходность. Все было убого и печально.

Пройдя через центральные ворота, тетя Паша вскоре свернула, и мы, снова увязая в снегу, пошли, направляясь к самой окраине кладбища. Бредя и спотыкаясь по узким, едва видимым среди могил тропкам, мы напоминали уходящих от погони беглецов, уже начинающих ловить слухом далекий лай преследующих их псов.

За всю свою жизнь мне приходилось бывать на кладбищах раз или два, да и то в летнюю пору. Зимой я здесь был впервые. И теперь зимнее кладбище пробуждало во мне странные ассоциации.

Занесенные снегом могилы с выступающими над ними надгробиями и крестами чем-то напоминали мне большую стаю ослепительно белоснежных лебедей, случайно прилетевших в эту «страну скорби». Страну, откуда возврата нет никому.

Я не знал, где находится мамина могила, но узнал ее еще издали по занесенной снегом березке, о которой мне когда-то писала тетя Паша.

Когда наконец мы, запыхавшись, подошли к простенькой оградке, я, невольно сняв с головы шапку, замер. Тетя Паша, посмотрев на меня, вздохнула, и, с поклоном перекрестившись, с трудом открыла калиточку, пропуская меня вперед.

– Ну вота, Варинька, как и обишялась, – войдя следом, поклонилась она еще раз. – Привела до тибе сыночка твого, Сашеньку! Ты не гневайся, Варинька, на дитя свое! Не гневайся!

Тетя Паша еще ниже склонилась и тихим голосом прошептала:

– Ни мог до тибе ен поранее притить! Ни на усе иво воля!

И, посмотрев на меня, еще тише, словно боясь потревожить маму, прошептала:

– Я, сынок, чуток отойду,… а ты поговори с мамкой-то! Поговори, сынок, насамки. – и, слегка дотронувшись до рукава моего бушлата, скорбно кивнула головой: – …Поговори!

Когда тетя Паша, тихонечко проскрипев по снегу, вышла, я, опустив букет и смотря на занесенную снегом могилу, еще долго стоял, комкая в руках шапку. Я не знал, как мне вести себя и что мне говорить. В душе моей были пустота и стыд. Я не мог найти хоть каких-либо слов, которые мне надо было произнести. Наконец, не выдержав своего затянувшегося молчания, я, бросив шапку на снег и развернув ошметки газеты, медленно, словно боясь, что мама не примет от меня цветы, наклонившись, положил их на могилу. На белом холодном снегу они казались замерзшими пятнами ее застывшей крови. Все еще стыдясь за себя, я, подышав на свои замерзшие руки, робко дотронулся до креста и осторожно провел по овальной табличке с фотографией, счищая прилепившийся к ней снег. Жесткий снег, словно не желая открывать изображение мамы, очищался с трудом, но я, дыша на свои замерзшие руки и табличку, тер и тер по ней не в силах остановиться. Я не мог не увидеть лица мамы. Не мог! И когда, с трудом счистив непокорный снег, я увидел лицо мамы, мне стало легче – фотография была старая, и мама на ней была молодая.