– В каком смысле сдерживаться?

– В отношении тебя! Пока все смотрят сквозь пальцы, делая вид, что ты не… Ну, ты понимаешь. Если ты откроешь школу, они уже не будут такими терпимыми.

Мадлен побледнела. Она понимала, что кто-то однажды заговорит о ее происхождении, но никак не ожидала, что это будет брат ее мужа.

– А вот и чай.

Юдифь, потряхивая кудряшками, спускалась в сад с подносом, на котором стояли щербатые чашки и блюдца. На последней ступеньке она остановилась, увидев гнев в глазах мужа.

– Боюсь, Мадлен уже уходит, – сказал Купер. – Она просто заходила сообщить мне кое-что о Монт-Роял. Спасибо за любезность, Мадлен. Но ради тебя самой я настаиваю на том, чтобы ты передумала. Всего хорошего.

Он повернулся к ней спиной и наклонился к азалии, чтобы подобрать смятые листки. Юдифь застыла, ошеломленная его грубостью. Мадлен, скрывая боль, ласково похлопала ее по руке, быстро поднялась по скрипучим железным ступеням и выбежала из дома.

…Боюсь, я превратила его в своего врага. Если так, мой милый Орри, то я, по крайней мере, потеряла его дружбу ради стоящего дела.

Пришло письмо! Всего через две недели после моей встречи с полковником Манро. Общество помощи освобожденным при методистской епископальной церкви в Цинциннати пришлет нам учительницу. Ее зовут Пруденс Чаффи.

Купер молчит. Пока никаких признаков противодействия.

Тренировочный лагерь кавалеристов армии Соединенных Штатов в казармах Джефферсона, в Миссури, на западном берегу Миссисипи, в нескольких милях южнее Сент-Луиса.

Когда Чарльз прибыл туда, первым делом его направили на осмотр к вольнонаемному врачу, который проверил, нет ли у него вставных зубов, видимых опухолей, а также признаков венерических заболеваний и алкоголизма. После того как он был объявлен годным к службе, его отпустили обустраиваться вместе с бывшим продавцом корсетов из Хартфорда, который сказал, что поехал сюда в поисках приключений; каким-то мужланом из Нью-Йорка, который почти не разговаривал и, скорее всего, был в бегах; плотником из Индианы, который сказал, что однажды утром проснулся и понял, что ненавидит свою жену; мальчишкой-пустомелей, который признался, что прибавил себе лет; и очень красивым мужчиной, который не произнес ни единого слова. Когда рекруты пришли к ветхим казармам, седой капрал ткнул пальцем в последнего:

– Французский Иностранный легион. По-английски почти не говорит. Господи Боже, но почему они все к нам? Да еще за какие-то паршивые тридцать долларов в месяц. – Он окинул взглядом Чарльза. – Я видел твои документы, бунтовщик. Ты ведь бунтовщик?

Чарльз занервничал. Он уже привлек к себе несколько недовольных взглядов из-за своего акцента, даже один раз услышал за спиной: «Чертов предатель!» Ему хотелось огрызнуться, но он вспомнил предостережение Джека Дункана и просто ответил:

– Да.

– Ну, мне до этого дела нет. Мой кузен Филдинг тоже был бунтовщиком. А если ты такой же хороший солдат, как он, то будешь полезнее Дяде Сэму, чем все эти отбросы. Так что удачи тебе. – Он отступил назад и гаркнул: – Так, парни! Сейчас двигайте через эту дверь, найдите себе койки. Да поживее! Здесь вам не отель!

Чарльз дал клятву поддерживать и защищать конституцию. Проблем с этим у него не возникло; он уже давал эту клятву однажды в Вест-Пойнте. А когда война закончилась, твердо решил воспитать своего сына как американца, а не как южанина.

Вот только казалось странным снова видеть вокруг столько синего цвета. Светло-синие брюки из грубой шерсти с желтыми лампасами и тускло-серые рубашки напомнили ему о Втором кавалерийском. Как и плохо проветриваемые казармы, дымящие лампы, узкие щели окон по обоим концам помещения и шорох крыс по ночам. Как и его армейская койка – средство для пыток с железным каркасом, поперечными деревянными планками, пружинами и тюфяком, набитым соломой. Как и армейская пища, особенно сухари и жесткая говядина, которую на обед подавали в виде тонких бифштексов, а на ужин тушили в жирной подливке, отчего мясо было уже немного лучше на вкус, потому что соус скрывал слабый запах тухлятины.