Во время одной из тех ужасных ссор, когда родители, сцепившись, видимо, забыли про сидевшего под открытой дверью ребенка, он слышал, как отец простонал:

– Моя любовь к ней была неблагословенна. Тебе знакома эта боль.

– Кому ж она неведома? – откликнулась мать. – Кто ж незнаком с этой болью? Или ты думаешь, я не знаю боли разбитой любви? Думаешь, я ничего не чувствую?

– Нет, нет, не вини меня! Только не ты! Ты – луч света на моем лице! – кричал отец, возвышая голос, и голос срывался. – Не обвиняй меня. Только не начинай все заново.

– Не стану, – отвечала она, и ее голос стихал, шипел.

Наверное, они снова поссорились, думал мальчик. Он ждал каких-то слов матери, объяснений, и злился на себя за то, что не в силах сам задать вопрос, вынудить ее рассказать причину своих слез.

– Отец тебе сам скажет, – вот и все, что он услышал в итоге. Мать отпустила его и ушла в дом. Миг – и ее поглотил сумрак коридора.

А вот и отец – пришел за ним. Только что проснулся, глаза еще красные спросонья. Левая щека тоже покраснела, наверное, намял во сне. Приподняв край рубашки, отец почесал живот. А другая рука в то же время задумчиво почесывала пробивающуюся щетину на подбородке. Борода у него отрастала быстро. Обычно он брился второй раз в день после сна. Он улыбнулся Юсуфу, расплылся в широкой ухмылке. Юсуф так и сидел у задней двери, там, где мать оставила его. Отец подошел и присел на корточки рядом с ним. Мальчик догадался, что отец только делает вид, будто все в порядке, и встревожился.

– Как насчет небольшого путешествия, осьминожка? – спросил отец, обхватив его рукой и обдавая запахом мужского пота.

Юсуф почувствовал тяжесть отцовской руки на своем плече и с трудом удержался от порыва уткнуться лицом в грудь отцу. Для таких порывов он уже чересчур взрослый. Он уставился прямо в глаза отцу, пытаясь понять, о чем тот говорит. Отец со смешком прижал его к себе, сильно сдавил.

– Ну, ты хоть притворись, что не рад, – сказал он.

– Когда? – Юсуф осторожно высвободился.

– Сегодня! – громко, бодро ответил отец, а затем усмехнулся и слегка зевнул: мол, ничего особенного.

– Прямо сейчас.

Юсуф приподнялся на цыпочках, слегка согнул колени. Внезапно ему захотелось в уборную, но он все так же неотрывно смотрел на отца, ожидая полного объяснения.

– Куда я поеду? А как же дядя Азиз? – решился спросить он.

Внезапно охвативший его липкий страх вытеснила мысль о десяти аннах. Он не двинется с места, пока не получит свою монету.

– С дядей Азизом и поедешь, – ответил отец и тут улыбнулся, слегка и как бы с горечью, так он улыбался, услышав от сына какую-нибудь глупость. Юсуф все еще ждал, но больше отец ничего не стал говорить, а только рассмеялся и снова попытался его схватить. Юсуф отпрыгнул и тоже засмеялся.

– Поедешь на поезде! – сказал отец. – Далеко, на побережье. Ты же любишь поезда, верно? Вот уж будешь радоваться – всю дорогу до самого моря.

И снова Юсуф ждал каких-то слов отца и никак не мог понять, почему его вовсе не обрадовало предстоящее путешествие. Наконец отец хлопнул его по бедру и велел идти к матери собирать вещи.

Когда настало время уезжать, все происходило будто не взаправду. Он попрощался с мамой на переднем крыльце дома и пошел с отцом и дядей Азизом на вокзал. Мама не стала его обнимать, целовать. Не проливала над ним слез. Он-то боялся, что она станет. Впоследствии Юсуф не смог припомнить, что его мама сказала или сделала, но помнил, что она казалась больной или потерянной, устало прислонилась к дверному косяку. Если его мысли обращались к моменту отъезда, ему представлялась мерцающая от жары дорога, по которой они шли, и спины мужчин впереди. Во главе их небольшой группы брел, покачиваясь, носильщик, тащил на плечах вещи дяди Азиза. Юсуфу велели самому нести свой маленький узелок: две пары коротких штанишек, канзу – еще новый, с прошлого Идда