Таtoo бабочки возле левой груди,
покрытой белой вуалью….
Отмечать все это эрекцией
для последующего приобретения.
Или приобретением
для последующей эрекции…
Множась через чаты,
удваиваясь через ICQ,
как зеркало, отраженное
в другом зеркале и смотрящееся
в третье зеркало, мысль теряет тело,
никому отправляя ответ:
«Наряжаю Бога подобьем себя
и встаю на место его».
7
На перекрестке трех улиц
с истинами, отлитыми в форме
Фаллоса и Юпитера, —
встретились смерть со смертью,
довольные сами собой.
8
– Где ты?
– Я здесь.
Так колокол бьет —
стихающий гул,
сливая со звоном.
– Здесь…?
– …это значит – «всегда»…
– …был…?
– …как и ты.
– Не знаю…
– …не знали!
– Что там?
– Там – здесь.
– Как – здесь?
– Как здесь, так и здесь.
– И что есть?
– Есть я.
– А где есть….?
– ….ты? Здесь!
– А что же есть – «есть»?
– Быть здесь.
– И значит…?
…все время меняться местами.
9
Здесь мы нашли ту ось,
о которой уже писалось в стихотворении.
О которой все знают изначально,
но предпочитают умалчивать
и, в конце концов, – забывают,
несмотря на ее шум —
тихий, словно шорох песка в часах,
и постоянный, как мысль о себе,
которая его заглушает.
Встретив друг друга,
друг друга мы не узнали.
Ты этот шум слышал,
но попытался забыть.
И это твое заблуждение.
Я об этом шуме знал,
но боялся открыть двери комнаты,
где, по сути, смотрел лишь на постеры.
И это моя вина.
Мы хотели комфорта сами в себе.
Но он невозможен.
Место встречи не названо.
Если я скажу, что это Бог,
то ты не поверишь.
А если ты скажешь, что это истина,
то я рассмеюсь.
Так закручиваются планеты,
собирая вокруг себя атмосферу,
и разлетаются в стороны.
И падает на поверхность каждой
лишь отраженный, рассеянный свет,
об источнике которого
мы можем только догадываться.
И расширяются между ними пространства,
грозя взрывом.
И в этом беззвучии
падают бомбы,
рушатся здания.
И диктору остается лишь повторять:
«Приштина» или «Бейрут».
Так закручивается спираль лабиринта
и сжимается каждый из нас.
И свет поглощается.
И тьма объяла его.
Но мы уже встретились.
И ты можешь сказать:
«Он терялся и снова нашелся».
И я: «Он уходил,
но вновь возвратился».
И слово «тополь» для нас
снова становится тополем.
И слово «река» —
становиться снова рекою.
И бьющую в ногу форель
опять называем форелью.
И не важно
на каком языке.
Лабиринт II
Z. B.
1
Каждое сказанное слово
всегда только часть слова.
Часть, ждущая остальных частей
в виде одобрения или несогласия.
И это ожидание,
сходное с ожиданием автобуса,
на сотом километре от города
поздним мартовским вечером,
когда красный закат
красит в красное наледь, —
есть ожидание дома.
Места,
куда бы хотелось дойти.
И где можно, сказав себе: «Здесь»,
получить подтверждение.
Так иди же!
Вдаль от себя по дороге к себе, —
лентой Мёбиуса.
Даже если движенье по кругу
не дает ничего,
кроме трассы,
петляющей между холмов.
Кроме глаз воспаленных.
Кроме стертых ботинок.
Кроме губ, вопрошающих: «Где?»
Кроме мысли: «Не здесь…»
Не страшись!
Ибо дом не нашедший —
обретает его.
2
Он не может догнать себя.
И видит как тот,
кого он не может догнать, —
сворачивает в переулок,
садится в автомобиль,
заказывает тур в Таиланд,
посещает солярий,
или меняет одни деньги
на другие деньги.
И ежедневно
входит в свой офис
и выходит из офиса.
Поднимается в лифте
и спускается в лифте,
умножая знакомых
в телефонном табло.
Собирая их, словно гербарий,
расширяя себя
как круги по воде,
раздавая визитки.
Раздавая пожатия рук.
Раздавая,
как будто по ложечке чайной, —
скорбь на похороны,
деньги на флирт,
страсть на спорт,
и слово: «люблю» на семью,
и слово: «прости» на страховку.
Меря время
мерой движенья от цели до цели.
Старясь меняться местами,
с тем,
чья спина впереди.
С вереницей других —
сотней лучших, чем тот,