Даже несколько недель спустя доктор Голд не оставил надежды однажды увидеть слова на чистых страницах моего дневника.

– Тебе не нужно придумывать ничего особенного или поэтического. Просто запиши то, что у тебя в голове. Можно даже в виде письма ко мне.

Мой творческий кризис продолжался целых полгода, а теперь, наконец, появились мысли для записи в дневнике.

Это случилось накануне Рождества. Так всегда и бывает – самые дерьмовые события происходят аккурат перед праздниками.

Дрожа в шортах, я поднималась по лестнице к своему дому, перепрыгивая через две ступени за раз. Хорошо хоть успела до снегопада. Я уж думала – не выживу, когда пошла тридцатая минута речи, которую тренер Мёрфи всегда толкает на последней волейбольной тренировке перед зимними каникулами. Она пытается вбить в наши головы, что команде не пойдет на пользу, если мы целых две недели будем объедаться сладким, валяться в постели до десяти часов и смотреть Netflix. Так как именно эти три занятия возглавляли список моих приоритетов, все полчаса я мысленно решала, какой фильм выбрать первым и полакомиться ли сперва мятными конфетами или имбирным печеньем.

Поднеся ключ к замочной скважине, я услышала знакомые голоса взрослых, смеющиеся и фальшиво исполняющие традиционное «Украсьте залы», и, поспешно развернувшись, со всех ног припустила к черному ходу.

Не поймите меня неправильно. Мне нравится, как мама с Уиллом исполняют рождественские гимны, но я предпочла заявить о своем возвращении домой чуть позже, когда они достаточно выпьют. Тогда они будут увлечены пением и не станут выпытывать, какие мне нравятся парни – словно я пятиклассница-несмышленыш, а не выпускница, честное слово!

Только я влетела через черный ход на кухню, как с неба посыпались пушистые снежинки.

– Вовремя ты! – прощебетала Брук, методично выкладывая на противень кружочки песочного теста. В тех редких случаях, когда выпечкой занималась я, вид у меня становился такой, будто в руках пакет муки взорвался. Брук же в своем безупречно чистеньком фартучке образца 1950-х выглядит так, что хоть сейчас в кулинарном шоу по телевизору показывай. – Они выпили уже по третьему хмельному эгг-ногу[2].

– Правда что ли? Не думала, что они успели так набраться. Вроде слова песни не перевирали. – Схватив ложку, я зачерпнула порцию теста и отправила в рот, за что тут же схлопотала неодобрительный взгляд Брук – ну вылитая мама!

– Что? – протестующе пробубнила я. – У тебя вон уже печенье в духовке печется. Сколько его нужно маминым друзьям?

– Зависит от того, сколько эгг-нога они выпьют. – Сестра отодвинула миску подальше от меня. – Да и на завтра надо немного оставить, чтобы обеспечить питание для мозга, пока буду заниматься.

– Заниматься? Ты о чем вообще? Хоть на две недели забудь о школе.

– Не хочу начинать новый семестр неподготовленной. Ты же знаешь, какой у меня учитель риторики. И вообще, раз я намерена получить место практикантки у окружного прокурора, нужно произвести на него впечатление. Хоть несколько глав да прочитать.

Я ахнула в притворном ужасе.

– И ты откладываешь такое важное дело до завтра?

Не обращая на меня внимания, Брук продолжает выкладывать на противень идеальные кругляшки. Я понимаю, что испытываю ее терпение, но, будучи младшей сестренкой, не могу отказать себе в удовольствии умыкнуть еще ложечку теста. Кроме того, мне не стоит труда перегнуться через Брук, чтобы добраться до миски. Я на добрых пять дюймов выше мамы с сестрой. Брук вся в нашу родительницу – не вышла ростом, а я унаследовала оливковую кожу. Ярко-зеленые глаза достались нам обеим, и это единственное, что намекает на существующие между нами родственные связи.