Возникает законный вопрос, а за какие такие прегрешения жаждал наш герой обильной офицерской крови? И это при том, что в своих воспоминаниях Дыбенко не приводит нам ни одного конкретного случая издевательств офицеров над матросами, а уж тем более лично над собой. В его описании лишь общие обвинения в том, что офицеры – это офицеры, а корабельная служба тягостна и нерадостна.

Но офицеры являются офицерами при любом режиме и при любой власти, а корабельная служба одинаково нелегка и сопряжена с определенными лишениями и при царизме, и при социализме. Так какие конкретные претензии были у Дыбенко к царской власти? А собственно говоря, никаких конкретных претензий и не было, было лишь желание поучаствовать в хорошей «бузе» и заработать на этом себе авторитет среди сослуживцев, о котором Дыбенко очень страстно мечтал и которого у него, несмотря на все его усилия, так и не было. Что же касается убийств офицеров, то если бы Дыбенко был 3 марта на борту «Павла Первого», то, судя по его мемуарам, он бы с радостью помогал таскать кувалду неутомимому кочегару Руденку… Но на самом деле Дыбенко оказался хитрее.

Из воспоминаний Н. Ховрина: «Нам было известно, что жандармское охранное отделение на каждом корабле имело своих людей, и поэтому держали ухо востро. Агенты-осведомители служили вместе с нами и ничем не выделялись из общей массы. На крупных кораблях с охранкой обычно был связан и кто-либо из офицеров. У нас на “Павле” таким жандармским прихвостнем был старший штурман Ланге (лейтенант В.К. Ланге – штурманский офицер линкора “Император Павел Первый”. – В.Ш.). Этот человек, разумеется, скрывал свое истинное лицо не только от матросов, но и от командного состава: многие офицеры, даже из самых заядлых монархистов, брезгливо относились к таким типам. Осторожный Ланге однажды допустил довольно грубый промах, благодаря которому нам и удалось его раскрыть. Штурмана подвел разорванный конверт, оставленный им в офицерском гальюне. На измятом клочке хорошо были видны фамилия Ланге и штамп жандармского управления. Находка попала в руки вестового матроса, входившего в одну из наших пятерок. Он немедленно уведомил об этом своих товарищей, а связной сообщил в руководящую группу. Мы организовали наблюдение за штурманом и теми, с кем он чаще всего общался, надеясь выявить провокаторов. Однако сделать это нам не удалось. А в том, что агенты на линкоре есть, никто из нас не сомневался. Мы даже подозревали нескольких человек. Но прямых улик против них не было… Старший штурман Ланге в момент восстания был на берегу. На борт вернулся, когда все уже было кончено. Едва он появился на палубе, его окружила группа разъяренных моряков. Услышав их возгласы, Ланге понял, что ему угрожает. Он стал умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Признался, что шпионил за матросами, но не один. – Вы и не подозреваете, кто еще ходит среди вас, – выкрикивал Ланге. В этот момент его кто-то ударил прикладом по голове. Упавшего штурмана добили. В ту минуту все считали такой поступок естественным. Лишь потом многие стали высказывать мысль, что договорить Ланге не дал один из тех, кто сам был связан с охранкой. Разоблачить этого человека не удалось».

В воспоминаниях Н.А. Ховрина обращает на себя внимание сразу несколько фактов. Во-первых, он подтверждает информацию П.Е. Дыбенко о связях Ланге с жандармами и его неофициальной деятельности на корабле как внештатного контрразведчика. Во-вторых, Ховрин утверждает, что в момент массовых убийств офицеров на «Павле» Ланге там было. По утверждению Дыбенко, тогда на линкоре не было и его. Спустя некоторое время Ланге возвращается на «Павел». Спустя некоторое время туда же возвращается и Дыбенко. Если Дыбенко действительно являлся информатором Ланге, то Ланге был смертельно опасен для Дыбенко, потому что если бы он заговорил, да еще к своим словам приложил соответствующие бумаги, то Дыбенко бы просто растерзали.