Дед с бабкой на первых парах тоже не тряслись над внуком денно и нощно, во-первых, потому что жили далеко, во-вторых, потому что сами перевидали столько плохого, что по сравнению с ним жизнь маленького Гены казалась им просто раем. Время от времени старики либо подолгу бывали у молодых, либо брали мальчика к себе, чем не вызывали неудовольствия у зятя, что многое говорило об их браке. Но они, скорее, старались его воспитывать, а не баловать, совершали долгие прогулки втроём в исторических местах, по бульварам, аллеям и в парках сперва на коляске, а после двух годов заставляли малыша много ходит пешком, что всегда сопровождалось капризами, слезами и заканчивалось естественным желанием более с ними не знаться, которое как рукой снимало мороженое или конфеты, коими паренька заманивали в утомительные предприятия. Тем самым дед с бабкой на всю жизнь воспитали в Гене безразличие ко всякого рода путешествиям, достопримечательностям, иного рода интересным вещам, ради которых люди отправляются в дальние страны. По всему вероятию, это оказалось прямо противоположно тому, чего те желали добиться, и ничего удивительного: человек, сызмальства ставший безразличным к месту, где он живёт, будет безразличен и к другим местам, не ожидая встретить где-либо что-нибудь особенное. Впоследствии Геннадия Аркадьевича даже летом было сложно вытянуть на море.

Однажды во время прогулки по Воробьёвым горам с дедом (бабка осталась дома, они со Светланой в кой-то веки чем-то занимались вместе) недалеко от станции метро, когда Гене исполнилось не многим более полутора годков, он чуть не утонул, на чём сия повесть и была бы окончена. Савелий Никанорович присел на лавку покурить, оставив коляску с внуком у набережной, поскольку мальчика очень заинтересовала плещущаяся вода. Он что-то увлечённо лепетал себе под нос, смирно сидя в своём удобном транспорте в шортиках и маечке и зелёных сандалиях на босу ногу, но стоило только деду на мгновение отвернуться, как любопытство внука перешло опасную границу, послышался тихий всплеск, а старика чуть не хватил инфаркт, когда тот увидел пустую коляску. Ребёнок же несколько мгновений увлечённо поплавал в мутной воде, не подозревая об опасности, после чего был извлечён из неё трясущимися руками отставного генерала, о чём не преминул рассказать по возвращении всем домочадцам. Даже не вполне владея своей речь, Гена смог ясно донести, что с ними произошло. После этого случая никто уже не сомневался, что мальчик нуждается в постоянном присмотре.

Обычное детство

Как единственный ребёнок в семье, Гена оказался несколько озадаченным, очутившись в детском саде: таких как он здесь было множество и никто из взрослых не уделял ему особого внимания, он часто и много плакал, чувствуя себя брошенным, пока детское сердечко не ощутило холодного дыхания одиночества и потребность в друзьях. Его детство проходило серо и уныло, ни одного яркого момента из этого периода в памяти не осталось, но впоследствии он не сожалел о потере самых милых годов в жизни каждого человека, поскольку не осознавал своего несчастья. То, что осталось – страхи и ощущение беспомощности, однако Геннадий Аркадьевич всегда давил их в себе, тем самым избавляясь от них на короткие периоды шаткого душевного равновесия.

Но детство ко всему прочему очень непосредственно, в конце концов у маленького Гены завелись друзья, двое таких же холёных столичных мальчика, которых позже он вспоминал только образами и происшествиями, забыв уже в начальной школе и черты их лиц, и повадки, и имена. Как обычно бывает в детских коллективчиках, все разбились на группы, и, задумывайся он тогда об иерархии, пришёл бы к неутешительному для себя выводу, что все трое относились к низшей из импровизированных каст. Никто их не задирал лишь потому, что считал это ниже своего достоинства и не желал иметь дела с такой мелкотой. Когда дети разбирали между собой игрушки, им доставались самые худшие – поломанные машинки, сдутые мячи, кубики с облупленной краской и прочее; когда дети выходили на прогулку, все исправные качели были заняты, а троица возилась где-нибудь в сторонке в песочнице или на проржавевшей от дождя горке, к которой никто из других ребят не хотел подходить. Дома он лепетал о своих детских несчастьях, как мог, и получал моральную поддержку и сочувствие, но формальные, сухие, поскольку взрослые не считали их важными.