Ежик молчал. Он искренне не понимал, что он должен сказать. Галина Петровна, видя его бестолковость, вздохнула и терпеливо уточнила:

– Ты не знаешь, кто мог вытащить фонарик из кармана?

– Не знаю, – выдавил Ежик. Единственное, что он точно знал – что он не вытаскивал. Тут бы ему и рассказать, что нашел фонарик за батареей, но что-то его удержало: ведь еще раньше он подтвердил, что фонарь принадлежит ему, значит, про батарею уже нельзя говорить, получится, что наврал.

– Откуда у тебя эта вещь, Иван? – устало и даже, как ему показалось, доброжелательно спросила Галина Петровна и потерла лоб, как если бы она давно знала ответы на все вопросы, а спрашивала только потому, что это положено.

– Мне подарили, – ляпнул Ежик первое, что пришло в голову.

– Кто? – впилась в него взглядом Галина Петровна.

Ежик лихорадочно соображал, что бы соврать. Маму и папу в это дело лучше не приплетать – будет скандал. Ведь понятно же – речь идет о воровстве. Значит, будут разбираться, проверять. Надо кого-то далекого назвать, кого не станут вмешивать. Кого же? Бабушку? Тетю?

– Дядя подарил, – торопливо сочинил Ежик. – Дядя Петя.

– Дя-дя Пе-тя? – медленно и по слогам произнесла директор. – Наш завхоз?

И тут Ежик сообразил, что никакого другого дяди Пети, кроме школьного завхоза, он действительно не знает. Вообще, никаких взрослых знакомых по имени Петя у него нет. И отступать уже некуда.

– Да, завхоз. Дядя Петя. Сегодня подарил.

И Ежик посмотрел на директора максимально честными глазами – а вдруг поверит и отстанет? Вдруг ему повезет?

– С какой это стати завхоз дарит тебе подарки? – язвительно поинтересовалась директриса.

– А я ему помог парты двигать, – отчаянно соврал Ежик. – Я помог, а он за это подарил.

– Хорошо, – ледяным тоном проговорила Галина Петровна. – Сейчас мы пойдем к Петру Ивановичу и посмотрим, подтвердит ли он твои слова. Татьяна Николаевна, я попрошу вас присутствовать.

– Да, да, конечно, – вскочила учительница.

Ежик понял, что он пропал. Они вышли из кабинета – директор с фонарем, Татьяна Николаевна с чувством праведного гнева, отраженном на пылающем лице, и Ежик с горячим желанием провалиться сквозь землю. В ад, в преисподнюю, как можно глубже и дальше. Но пол не разверзся под его ногами. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, шел урок, и в школе стояла тишина, которую только через десять минут должен был разорвать на мелкие клочки пронзительный звонок, а после него рев вырвавшихся на волю юных созданий.

Оставалась крошечная надежда: завхоз дядя Петя не сидел на одном месте, хотя теоретически за ним была закреплена каморка под лестницей. В течение дня он перемещался по школе, где-то что-то ремонтируя, пересчитывая оборудование, контролируя исправность электропроводки и проверяя состояние сантехники. Найти его было сложно.

У входной двери бдительно дежурил охранник.

– Юра, где у нас Петр Иванович? – строго обратилась к нему директор.

Юра вытянулся.

«Скажи – не знаю, – мысленно молил Ежик. – Скажи – у него выходной. Нет, лучше, он уехал за новыми партами. И вернется завтра. Скажи, пожалуйста!»

– Петр Иванович в актовом зале проверяет стулья для завтрашнего собрания, – бойко и без запинки отчеканил Юра, как будто учил ответ всю ночь.

Мир рушился. Пока троица шла к актовому залу – две решительные дамы, олицетворяющие воинствующую добродетель, и один маленький преступник – перед глазами Ежика разворачивались картины из будущего: его обвиняют в воровстве и исключают из школы, а может быть, даже сажают в тюрьму; родители отказываются от сына-вора; он, весь в наколках, с такими же, как он, разбойниками и убийцами сидит за решеткой и хлебает тюремную баланду из железной миски. Но хуже всего – это стыд, жгучий, непереносимый стыд разоблачения, которое должно произойти через минуту, в присутствии директора и Татьяны Николаевны. Когда выяснится, что Ежик все наврал, что он – всего лишь трус, вор и подлец, когда весь мир узнает об этом… О, как же хотелось Ежику умереть на месте, только бы никогда не заходить в этот зал, не видеть завхоза, не переживать этот позор!