– Но ведь в итальянской зоне и без того хватает добровольцев. Нам всем известно, что итальянцы очень лояльны к евреям. Мы знаем, сколько несчастных нашли там свой приют. Итальянцы даже в облавах не участвуют. Там евреи в безопасности.

– Позволь мне кое-что объяснить тебе, – Себастьян сел рядом с Изабель. Его мягкий голос звучал убедительно, приводя мысли Изабель в обычный стройный порядок. – Видишь ли, боюсь, это не навсегда.

– Что именно?

– Итальянцы здесь не навсегда.

– Откуда такое сомнение?

– Есть кое-какая информация… Как бы хорошо ни было там евреям сейчас, никто не возьмётся гарантировать, что их дальнейшее пребывание в зоне всегда будет безоблачным. Нам нужны свои люди в этом тылу для налаживания ещё одного канала переправки. И переправка эта должна быть организована как можно быстрее, а дядя Мари играет далеко не последнюю скрипку. Так, кажется, говорят у вас в опере?

– Так, скорее, говорят в оркестровой яме Шантена…

– Ну, хорошо.

– Опера…, – пробормотала Изабель. – Она лишится своего яркого контральто, если ты уедешь, Мари.

– Это только до конца войны. И потом, что такое моё контральто в сравнении с человеческими жизнями, Белла! Ты ведь тоже своё сопрано не пожалеешь.

– Не пожалею…

На налаживание контакта с дядей у Мари ушло не менее двух недель, после чего она покинула оперу и благополучно перебралась к итальянцам. Но не в Гренобль, как изначально предполагал Себастьян, а на Корсику, ибо оттуда перспектива открытия нового пути спасения просматривалась куда более чётко.

Мсье де Барден рвал на себе последние волосы: труппа теряла свои ведущие голоса один за другим. Однако шла война, и отъезд Мари не вызвал особенных кривотолков, ибо мнимая его причина выглядела вполне убедительно: в столь тяжёлое для всех время мадемуазель Кортес вынуждена вернуться к своей семье.

Изабель продолжала трудиться, не жалея сил. Она находила новые каналы для сокрытия страждущих, приток которых в окрестности Лиона возрастал в геометрической прогрессии. Новые пути открывались в основном с подачи верных знакомых, таких как мадам Ниве, которая сумела наладить целую сеть, идущую порой далеко за пределы Прованса. Проще всего было распределять по этой сети детей – они легко могли сойти за обычных французских сирот, в которых теперь, впрочем, как и всегда, во Франции не было недостатка. Также у Изабель не было недостатка и в помощниках, с которыми время от времени сводил её Себастьян. Однажды она попросила познакомить её с другими членами ОЗЕ, на что Себастьян ответил, что на этот счёт у него есть своё особое видение.

– Я предпочёл бы, чтобы ты знала как можно меньше людей из ОЗЕ да и из самого Сопротивления тоже, – сказал он. – Это обезопасит тебя и других в случае провала.

– И ты убеждён, что немцы поверят мне, что я почти ни с кем не знакома?

– Будем на это уповать, Изабель. Ты ведь понимаешь, что движение очень мощно, всех узнать всё равно не получится. Иногда лучше действовать обособленно от других. Я лично знаю тех, кто спасает еврейских беженцев практически в одиночку. Недалеко от нас в Изьё есть приют. С тех пор как боши вторглись в свободную зону, одна женщина прячет в нём десятки детей. С ней только её муж и несколько добровольцев. Кстати, Изабель…

Себастьян выдержал многозначительную паузу и, посмотрев внимательно на свою собеседницу, нерешительно произнёс:

– Как ты думаешь, могла бы ты теперь целиком взять на себя работу по сокрытию и переправке евреев? Вместо меня…

– То есть? А ты?..

Недоумение Изабель граничило с паникой.

– Я хочу всецело посвятить себя делу Сопротивления.