Так я и писал понемногу. Бог был моим помазанным священником, я был его

Христом и много – много времени утекало с тех пор, как прошло солнцелитие. Это священный праздник для всех нас и нечего заискивать перед матросом! Так никуда не годиться. Надо было признать (еще раз) что я никудышний матрос. Я больше сухопутная крыса, переносящая опиумную бубонную чуму, и не надо на меня так пялиться! И это хорошо, скажет твой Бог и усомнится в написанном. Все было хорошо, включая и это…

Солнцелитие никуда. Всю кровь извели на ягненка, что стоит рядом с нами. Это и я тоже вместе с вами и некуда нам так было торопится. Надо было отвезти его в порт и там его утопить, хоть это было запрещено законом во всех штатах объединенной Америки.

Я и Джек Потрошитель были бы хорошей парой.. Так и я сказал своему капитану, на что получил ответ, что тот был священной личностью в его снах и не надо так шутить.

Часы били склянки, время шло незаметно. И, надо было еще раз намекнуть, что надо было и подумать о том, чтобы спрятать свою перемазанную кровью ягненка одежду.

И писать было незачем о том, что надо было делать, но все таки хотелось и выписать свою кроткую душу. И отеля не было в море, чтобы выписать тот бред, что творился на душе. И писать хотело все меньше и меньше, склянки били двенадцать и надо было признать, что…. Что то я записался.

Корабль все шел и шел и дым развевался над палубой. Я был в морской ушанке (да, была и такая какое то время назад) и тельняшке, которую, по мнению самого капитана, мне принес сам Господь Бог. Но ветер дул туда, где не было крыс, а именно в Китай. Там было хорошо, и сейчас мы и шли туда за товаром для Советского Союза. Тогда мы еще все курили и пили водку напропалую, но это было хорошее время, чтобы там не говорили те братья, что сейчас у власти.

Музыка радиоприемника развевалась над ветром и Свиридов все писал все свою песню под шестиструнную гитару, что занял у меня недавно. Больше мне не писать своей музыки, все написал он сам. Что и было довольно смешно.

С другой стороны, писать он мне не стал и начал думать лишь о том, как бы занять мою электрогитару уже на суше. Там она котировалась высоко. А здесь – еще выше.

Курить там было запрещено, там были свои правила, но на море можно было все, о чем знал капитан и боцманы, которых у нас было уже двое. Один пил, а другой его подменял. Надо было писать в судовой журнал, но о чем, знал лишь Свиридов, а его заела тоска и он смотрел на море, преисполненный печалью и думал об американцах, которые жуют табак, что вез он им он из своей страны и думал лишь о том, что их табак намного лучше.

– Зато наш – свойский! – продолжил он через какое то время. – А ты жуй, жуй, тебе говорят. Не курят его, не тот сорт, что надо сказать. И это целая муха проведала, что тебе там рассказать в своей книге, что ты пишешь на досуге. И смастеришь парусник, я то тебя знаю. И не делай вид, что нам с тобой по многу лет. Мне восемнадцать было, когда я закончил парусное судно и пошел в колледж учится. А остальные – и того раньше. Теперь никак не выкину те формулы и вычисления, что нам привелось зазубрить. Все время использую. Вот, видишь? – и он показал мне старинный секстант, что он купил на парусной шхуне, на которой не было генератора и только три аккумулятора, к которым время от времени подсоединяли двигатель, чтобы он зарядил их и стал моложе лет на двадцать. Только освещение сжарило все так, словно никакого аккумулятора и не было, а потому двигатель работал постоянно.

Не мудрствуя лукаво, он назначил мне два, и сказал еще раз, что никакого генератора там не было, а тот, что сдох и впомине не считается.