– Ай, ю! Фрэндз! Окей?

– Окей!

– Хант! Окей?

– Окей!

– Беар! Пиф-паф! Окей?

– Окей, окей! Биг, биг беар!

– Ю хэв долларз?

– Йес!

– Окей!

– После охоты отдашь мне свою зарплату. Я сам всё перевёл, – подытоживает Петрович.

По окончании праздничного застолья интернациональная команда идёт пускать салют.

Наконец ложимся спать. Среди ночи просыпаюсь от страшного рёва. Снаружи как будто кто-то скребёт палатку. В голове проносятся ужасные картины.

– Медведь? – спрашиваю я.

– Норвежец, – зевая, отвечает егерь.

Все поворачиваются на другой бок и снова засыпают.

Заинтригованный, я одеваюсь, беру фонарик и выхожу наружу. От входа за угол ведут глубокие следы. «Точно медведь!» – сомневаюсь, не вернуться ли в палатку. Рычание продолжается. Иду дальше, свечу фонариком – на следах появляется кровь. Становится совсем жутко. Заворачиваю за угол и в свете фонаря наблюдаю необычную картину. Норвежец стоит на четырёх конечностях, провалившись глубоко в снег. Ледяная корка, образовавшаяся ночью на поверхности снега, порезала ему ноги. Он ревёт, как попавший в ловушку зверь, очевидно, не зная, что делать. Помогаю ему вернуться в палатку.

Утром Петрович с заговорщицким видом отзывает меня в сторону.

– Сначала мы с немцами отработаем, а вас пока на дальний кордон отвезём, чтобы швейцарцы не завидовали. Посидите там денька два.

Нас закидывают на дальний кордон – это буквально избушка на курьих ножках. Нас встречают двое местных егерей. Вид у них такой, будто они сидят здесь со времён Великой Отечественной и до сих пор не в курсе, что война закончилась. С вертолёта выгружают ящик водки.

Ночью за оконцем заимки бушует камчатская пурга. При отблеске пламени из печки егеря преображаются. Размахивая руками и страшно тараща глаза, они наперебой рассказывают швейцарцам про свои встречи с гигантскими по размеру медведями. Как они подъехали к медведю на снегоходе, выстрелили, промахнулись, второй ствол дал осечку, потом снегоход заглох, а медведь всё бежал на них… К утру медведи по размерам превышают слонов. Швейцарцы испуганно жмутся друг к другу. Видимо, вспоминают незавидную судьбу армии Наполеона в России. Понимают, что, возможно, это их последний вечер, поэтому старательно налегают на водку.

На следующее утро ярко светит солнце, вокруг избушки искрится свежий снег.

– Вертолёта сегодня не будет, – сообщает один из егерей после сеанса радиосвязи с большой землёй. – Скажи им, пусть рыбу в речке ловят.

– А она там есть?

– Ни фига. Но им какая разница.

Швейцарцам выдают две палки с намотанной леской и крючком. Они весь день самозабвенно ловят что-то в небольшом ручье неподалёку. К вечеру мне даже становится их жаль. Читаю им стихотворения Гёте в оригинале.

На третий день нас забирает вертушка. Но мы летим не в лагерь, а в село Мильково. Оказывается, за это время на базе тоже кончилась водка. Прибываем в Мильково, загружаем вожделенный ящик. Теперь мы летим в посёлок Козыревск. Смотрю на карту и удивляюсь – это значительный крюк.

– А больше нигде топлива нет, – весело отзывается Сикорский.

Я сижу на откидном стульчике возле двери. При подлёте к лагерю на высоте пятьдесят метров уверенно дёргаю красный рычаг. Дверь вертолёта улетает вниз. Я удивлённо смотрю на неё.

– Не тот рычаг дёрнул, – смеётся бортмеханик. – Это аварийный сброс.

После приземления идём искать улетевшую дверь, находим её, ставим на место.

Ночью иду проверить туристов. В одной из палаток сидит аргентинская пара пенсионеров – муж с женой с выражением «последнее прости» на лице. У них погасла буржуйка. Разжигаю печку паяльной лампой, успокаиваю клиентов.