Преподавательница французского, стуча каблуками, преподнесла гостям цветы. Роберт поцеловал ей ручку. Она засмущалась.

Катя в узком коридоре возле Коммунистической аудитории наткнулась на компанию: французы с переводчиком, декан, француженка с англичанкой. Студенты вежливо обтекали их, а она не заметила, пошла прямо на них, и наткнулась на Роберта.

– О, пардон! – воскликнул он, оборачиваясь. И увидел, и засмотрелся в её глаза. И влюбился сразу, как потом говорил.

Француженка начала что-то быстро говорить ему; Катя ушла.

Вдруг издалека завыла сирена спасательной машины. Она вздрогнула, как от физической боли. Как она устала от шума! Да дайте же немного тишины! Уже несколько раз за эту ночь её отрывают! Она ведь знает, как нужно вспоминать – надо погружаться, как будто не знаешь, что впереди. Но теперь её прервали, а это трудно – войти снова. Не всегда получается.

Она почувствовала, что ей нужно по нужде. Села на своём насесте из тряпья, почесала голову. Всё спало, но уже угадывался скорый рассвет. Она выбралась, встала с трудом, ругаясь то по-русски, то по-французски, заглянула в подворотню, но там сегодня всё было занято спящими. Тогда она подошла к витрине кафе, поковырявшись в завязках и застёжках замёрзшими руками, с удовольствием помочилась на витрину, далеко отставив задницу.

– Вот вам! Чище будет! – крикнула сипло.

Спать уже не хотелось. Прибрав своё лежбище, закрыв его коробками, она побрела на бульвар, села на стылую лавку и опять начала вспоминать, уставившись немигающими глазами прямо перед собой.

Про Роберта уже не хотелось. Вспоминала, как уезжала во Францию. Мать плакала, младший брат радовался, отец… она уже не помнила, что говорил отец. А бабушка благословила:

– Если полюбила его, езжай.

Она тогда уже еле-еле ходила по квартире, перехватываясь за подлокотники кресел.

Катя была беременна, когда ей сообщили, что бабушка умерла. И сейчас она вытерла слезы, вспомнив, как прочитала эту телеграмму. Через неделю, кажется, она и родила. Максима, мальчика, красненького и орущего. Она не знала, что с ним делать, боялась переодевать и купать.

Про Максима она не вспоминала уже давно. Просто не разрешала себе вспоминать. Помнила, конечно, но не так. Не входила.

Вспомнила, как кормила его грудью, как он засыпал, причмокивая, разомлевший. Последний раз она видела его у дома, когда Роберт привёз покупки и оставил пакеты вместе с Максимом у подъезда, отведя машину в гараж. Максиму было тогда лет десять. Она, затосковав, подкарауливала его несколько дней, крутясь возле их дома. Увидев его, не подошла – он был уже совсем не тот. Худой, вытянувшийся мальчишка, он нетерпеливо дёргал ногой, поддерживая пакеты с продуктами. Как только она начала узнавать его, наглядевшись из-за подстриженного кустарника, пришёл Роберт, и они вошли в подъезд.

Рассвело. Она очнулась, почувствовав, что совсем замёрзла. Уже вовсю разъезжали автомобили и спешили к метро люди. Она встала и пошла к автобусной остановке. В салоне, несмотря на толкучку, рядом с ней никто не сел. На площади Согласия она вышла и через несколько кварталов вошла в полуподвальное помещение – бесплатную столовую Армии де Салют. Там ещё почти никого не было. Она получила свою пайку, съела, совсем не утруждаясь почувствовать вкус еды. А чай, горячий и сладкий, выпила с удовольствием. Ещё бы попросила, но эта раздатчица-арабка никогда добавки не даёт.

На выходе полная улыбающаяся женщина дала ей какую-то бумажку. Она равнодушно взяла её и уже на улице прочитала: «Если вы в беде, приходите к нам: мы расскажем вам о Том, Кто любит вас всегда. Бесплатный обед»