– Да, конечно, это мой друг, еще с семинарии. – От рассказанной Павлом Петровичем истории к моему горлу подступил комок, поэтому ответ прозвучал как-то неуверенно, заторможенно. – Мне кажется, я тоже догадываюсь, – слегка дрожащим голосом закончил я.

Меня зазнобило. Я поблагодарил приятеля за откровенность и удалился из кабинета. Больше мы с ним никогда не виделись.

С Никоновым мы договорились встретиться в одном из уличных кафе. Знал я его весьма поверхностно, слышал только, что он первоклассный психиатр, человек, с головой погруженный в любимое дело. Когда-то, в годы неофитства, я пренебрежительно думал о врачах-психиатрах: мол, болезни их пациентов можно излечить только молитвой и постом, и для этого достаточно обратиться к священнику. Но с годами в моей голове четко разделились зоны ответственности священника и психиатра. Я осознал, что духовные проблемы и психические заболевания – совершенно разные области проявления человеческих недугов. Поэтому, когда на другом конце мобильной связи прозвучала фамилия Никонов, я невольно выпрямил спину и внимательно стал слушать собеседника. Он попросил о встрече со мной в ближайшее время. Сказал, что разговор будет касаться моего приятеля, следователя Павла Петровича, который на днях скончался в психиатрической клинике, не оправившись от острого приступа помешательства. Я, конечно же, согласился на встречу, отложив свои дела.

Никонов выбрал столик рядом с проспектом, поближе к автомобильному шуму, чтобы, как он объяснил, никто не слышал нашего разговора. Он начал сразу, без прелюдий. Меня это даже обрадовало – иметь разговор с прямым, конкретным человеком.

– Насколько близко Вы были знакомы с Павлом Петровичем? – будто отрезал спросил меня Никонов.

– Он был одним из лучших моих приятелей, – как-то по-школьному ответил я.

– Вы когда с ним последний раз виделись?

– Виделись? – Будто не расслышав, переспросил я. Мне стало казаться, что меня допрашивают. Но я не подавал вида, так как с неподдельным пиететом разговаривал с доктором. – Да-а-а… Буквально около месяца назад. Он еще мне рассказал про дело мальчика Сережи. Жуткая история. – У меня запершило в горле, и я раскашлялся.

– Во-о-от! А ко мне Павел Петрович попал после не менее странного дела. Собственно, зачем я Вас позвал. Ваш приятель поделился обстоятельствами того дела со мной и попросил Вам их передать. После чего забредил, все время повторял: «Расскажи Чертякину, расскажи Чертякину». Так что я намерен выполнить последнюю волю несчастного Павла Петровича. Вы как, согласны, господин Чертякин?

– Да, конечно. Я внимаю каждому Вашему слову, – тяжело выдохнув, ответил я, будто зная, о чем пойдет речь.

***

Антон проворачивал ключ не спеша, допуская появление скрипа, хотя утром он смазывал механизм машинным маслом, выстрелив им в замочную скважину из пластмассового шприца. Шпионская осторожность не помогла – механизм все же предательски скрипнул и высоким надрывным звуком потревожил стены длинного коридора типичной общаги провинциального городка. Стены отозвались затхлым дыханием недовольства, которое они источали, израненные временем, безразличием жильцов и жилищно-коммунальных служб.

Но не только о спокойствии стен волновался общежитель. Резкий звук по обыкновению разбудил Марину. Дверь ее комнаты распахнулась, и из-за косяка появилась высокая пышная грудь. Казалось, соседка нарочно выставляла ее вперед для большего соблазнительного эффекта. Ситцевая ночнушка в точности повторяла пикантные формы. Особо изящно выделялись острые соски, от вида которых Антон невольно начинал облизывать языком свои губы. Марина выглянула из-за косяка и томным взором с ног до головы осмотрела своего соседа, будто пытаясь во внешнем виде его найти признаки, объяснявшие скрип замка в три часа ночи. Что заставляло бывшего мужа настолько допоздна работать? В ее вопросительном взгляде не было упрека – она смотрела на Антона любящими глазами свободной одинокой женщины. Нет, Марина не спала – она терпеливо ждала его, как и всегда, как и когда-то, не так давно, еще будучи женой, не могла уснуть без его тяжелого аритмичного дыхания. Невидимые лучи из ее голубовато-зеленых глаз без остатка тонули в мрачном, округло-квадратном, с высоким вогнутым лбом лице. Своей угрюмостью лицо Антона будто стремилось приобрести способность совсем не отражать света. Тусклая коридорная лампочка исходившим от нее светом уже не могла нащупать его глаза, поэтому на фоне черного овала Марина разглядела только шевелящиеся губы.