– Этот пульс, знаете, – сказал он, – пульс нечистого наваждения. Те, помните, смертельные признаки, которые я вам тогда определил, подтвердились. С этой болезнью ничего не поделать.

Дун заплакал навзрыд и не уходил. Врач не знал, как с ним кончить, сделал ему уколы иглой в руку[77] и прижег ему пуп. Затем подарил ему лекарство, сказав при этом наставительно:

– Если вы с кем-нибудь сходитесь, то всеми силами постарайтесь порвать.

Дун тоже понял, что ему грозит опасность. Вернувшись домой, он застал деву, которая смеялась и требовала. Он отстранил ее и сказал:

– Не смей больше со мной сплетаться. Я иду к смерти!

С этими словами он ушел, не оглянувшись. Дева сначала сильно смутилась, но потом ее взял гнев.

– Ты что ж, – сказала она, – все еще жить хочешь?

С наступлением ночи Дун принял лекарство и лег спать один. Только что он смежил веки, как ему приснилось, что он с девой вступил в сношение. Проснулся – оказывается, уже… потерял… Страх охватил его еще пуще прежнего. Он перешел спать во внутренние комнаты, где жена и дети, при огне, его караулили. Сон снился все тот же – глядь, а девы нет.

Через несколько дней Дуна стало рвать кровью. Вытекло больше доу[78]. Дун умер.

Ван Цзюсы увидел в своем кабинете какую-то деву. Она ему понравилась своей красотой, и он ее, что называется, усвоил.

Расспросил ее, откуда она явилась.

– Я – соседка Дуна, – отвечала она. – Он, видите ли, давно уже был со мной в хороших отношениях, но вот, неожиданно для меня, попал под лисье наважденье и умер. Надо, знаете ли, бояться этих тварей и их чар. Умный человек должен быть очень осторожен и должен им сопротивляться.

Ван еще нежнее привязался к ней. Стал поджидать ее теперь с трепетом радости.

Через несколько дней он почувствовал в сердце какое-то блуждающее обмирание, у него развивалась уже сухотка.

Вдруг ему во сне явился Дун и сказал:

– Знаешь, кто с тобой милуется? Лиса! Меня она убила и еще хочет убить моего приятеля! Я принес уже жалобу в Управление Темного Царства[79], чтобы таким образом дать выход этому моему никому не известному гневу. В ночь седьмого числа ты за своей комнатой должен зажечь пахучие свечи…[80] Не забудь, смотри!

Ван проснулся и подивился сну.

– Я очень болен, – сказал он деве. – Боюсь, как бы мне не свалиться, что называется, в яму или канаву[81]. Мне, видишь ли, советуют обходиться без общей спальни…

– Если судьбой суждена тебе долговечность, – отвечала дева, – то спи в женской спальне и все равно будешь жив. Если же не быть тебе долговечным, то можешь с женщиной и не спать – все равно умрешь!

Уселась – и давай с ним шутить и смеяться. Ван не мог сдержать влечение и опять учинил беспутство. Учинив, он, правда, тут же раскаялся, но порвать с ней не мог. С наступлением вечера он воткнул над дверью пахучие палочки. Дева явилась, вытащила и бросила их.

Ночью Ван опять увидел во сне Дуна, который явился ему и стал бранить за то, что он поступил наперекор его словам. Тогда на следующую ночь Ван тайком распорядился, чтобы домашние, выждав, когда он ляжет спать, незаметно зажгли свечи.

Дева, лежа на постели, вдруг в испуге вскочила.

– Опять поставили свечи? – крикнула она.

– Не знаю, – сказал Ван.

Она быстро встала, нашла свечи, опять сломала и загасила их.

– Кто научил тебя это делать? – спросила она, войдя снова в комнату.

– Видишь ли, жена верит знахарям и, удрученная моей болезнью, по их совету совершает обряд заклятия и отогнания нечистой силы.

Дева стала ходить из угла в угол. Вид у нее был недовольный. Домашние же Вана, подсмотрев исподтишка, что свечи погасли, зажгли их снова.