Я нацелился уже на Обливскую, но передумал. Позвонил тещё и сказал, что сломался возле поворота на Михайловку. Машину загнал в сервис. В ней и переночую, а где – то к обеду выеду.

Ночью я почти не спал. Изредка меня захватывала дрёма, и я, как наяву видел Дон, брызги фонтана и её среди них, поднимающуюся вверх. Я даже бормотал: протяни руку, чтоб я смог ухватиться за неё, но она отрицательно качала головой.

Утром я подумал, а где собирается больше всего людей в воскресный день? На рынке. Я направился к нему. Гремела оглушающая музыка. Из палаток, забитых одеждой, доносились голоса: дёшево, недорого. На прилавках торговали свининой, телятиной… На одном конце рынка продавали цыплят, утят, кроликов… На другом – автомобильные запчасти, ковры, картины… Этот многоголосый, копошившийся ком давил на меня. В воздухе носились запахи пота, пива… Я исходил весь рынок. Запала она мне в душу. Мне хотелось увидеть её, услышать голос, сказать, а что сказать, если в голове моей был хаос. Моя жена и она. Подходя к палаткам, я намеревался спросить, но что я мог спросить? Я не знал даже её имени. Пацанка, но это не имя, а образ: мчаться по песку и, сверкнув телом в солнечных лучах, бултыхнуться в воду, а, вынырнув, закричать: здорово! Я дошёл до отчаяния и направился к мужикам, выпивавшим на скамье в сквере.

– Мужики, поможете?

– Конечно. Что за вопрос.

– Я ищу одного человека.

– Это хорошо, что ищешь.

– Но я о нём мало, что знаю.

– Это тоже хорошо, что мало. Мы знаем больше, потому что коренные. Информация стоит сейчас дорого. Бизнес. Понимаешь?

– Понимаю

– Это тоже хорошо. Купи нам бутылку, потом обрисуй человека, скажи фамилию, улицу, номер дома, и мы отведём тебя.

Ничего не вышло.

Уходил я уже с опустевшего рынка. Дорогой купил чекушку «Парламент». Выехав из Суровикина, я проехал по мосту через Чир, высыхающий и зарастающей густым, почти трёх метровым камышом, свернул на степную дорожку, остановился и выпил. Гаишников я не боялся, так как знал немало дорожек в степи, ведущих к Обливской. Суровикино постепенно уходило из вида, я оглядывался, пока оно совсем не скрылось.

Я ждал её звонка, но она не звонила. Несколько раз я собирался ехать в Обливскую, говорил жене, что хочу проведать её отца и мать, но поездки откладывались.

Позвонила она через год.

– Почему год ни одного слова?

– Да это, ну времени не было. Это.

Она замолчала.

– Врать ты не умеешь, – сказал я.

Длинная пауза. Только прерывистое дыхание.

– Я боялась, сам понимаешь, чего, – и тут же быстро добавила. – Выхожу замуж через неделю. Поздравишь или как?

Я поздравил её, но мне было грустно. Ощущение, что я потерял очень близкого мне человека, который промелькнул передо мной и должен был исчезнуть, но не исчез.

Иногда я сажусь в машину и выезжаю на трассу и мне чудится, что я вижу, как она идёт по дороге.

Дорога, дорога! Ты единственное спасение и надежда для меня, когда в душу накатывается грусть, перемешанная с тоской, когда я чувствую, что задыхаюсь среди людей, и мне хочется вырваться на машине в неизвестность.

Колёса наматывают вёрсты с бешеной скоростью. По сторонам мелькают посадки, подлески, бескрайняя степь с полыхающим над ней солнцем, проскакивают мимо деревни, кладбища, городишки, церквушки с позолоченными колоколами, одинокие могилки с деревянными крестами, почти такие же, как и были на Руси, переходящие из века в век. А дорога всё вьётся и вьётся, и уводит в бесконечную даль.

О чём мечтал, то не сбылось.

О чём не думал, то случилось.

Как хороша ты, прекрасна и пьянящая в яркий солнечный день. Блестишь, словно отполированное зеркало. Не раз ты уводила меня в густые, рослые, тенистые леса, где я, останавливаясь, находил тропинки, протоптанные охотниками за грибами. Я выходил из машины и шёл по этим тропинкам, прямым и петляющим, с чувством ожидания и мечты увидеть что – то необыкновенное, неземное, но напрасны были мои мечты, они обрушивались из – за захлестнувшей меня обыденной жизни. Чаще всего я не выбирал тропинки, а шёл напрямик, продираясь сквозь мелкорослые кусты, колючие заросли, ощущая себя иногда одиноким и забытым, иногда свободным, и тогда в порыве свободы и восторга я, заложив два пальца в рот, издавал пронзительный, мальчишеский свист, который срывал с деревьев птиц. Порой я скатывался в крутой овраг, родниковую балку или натыкался на небольшие лесные озерца, речушки, но не манили они меня, и я недолго бродил в незнакомом месте и снова возвращался назад. И ты опять расстилалась передо мной сверкающим, отливающим солнечным светом, полотном.