– Он нас в кювет опрокинет. Обойду сейчас его…

– Поджимай, говорю, – лицо его было жестким, решительным.

Отец, стараясь не отстать и держаться с грузовиком рядом, стал к нему поджиматься. Вдруг Вирбицкас открыл дверь кабины и встал во весь свой длинный рост на подножку.

– Давай к нему плавно подходи. Не трусь, – кричал он, – чуть сзади держись, к кузову.

– Да понял я тебя, – отец был зол.

Водитель грузовика скорее всего на какое-то время потерял из виду нашу машину, мы оказались для него в мертвой зоне видимости, поэтому машина его перестала дергаться и вилять, ехала ровно, и мы смогли вплотную подойти к ней, отстав на полкорпуса. Вирбицкас уже стоял на подножке одной ногой, приготовился к прыжку и держал вытянутой правую руку, но тут тот водитель выглянул из кабины и увидел нас. Он резко дернул руль вправо, отшатнулся от нас, но Вирбицкас уже сделал прыжок и вцепился в борт кузова. Запрыгнуть в него он не успел, а повис на длиннющих руках на борту, и ноги его тащились по дороге. Было понятно, что сейчас он сорвется и разобьется о дорогу на такой скорости. Отец отвел свою машину чуть в сторону, чтобы не налететь на своего начальника. Но тут совершенно непонятно как Вирбицкас вдруг подтянулся и подпрыгнул, отскочил от земли и перекинул себя в кузов. Еще одним прыжком он доскочил до кабины грузовика и мгновенно запустил свою руку-рычаг в открытое окно водителя. Мне показалось, что он взял его за шиворот, а потом, еще чуть туда наклонившись, выдернул ключ зажигания. Машина еще прокатилась немного и встала. Наш «бобик» остановился на дороге наперерез ей. Да, водила, молодой мужик, был пьян. Теперь он был испуган, пытался что-то говорить. Вербицкас забрал у него права, тот отдал их безропотно и потом ехал за нами следом до районного ГАИ. Потом я спрашивал отца, что случилось с тем водителем, и вообще, что это было. Отец неохотно сказал: «Права отобрали на месяц… Пьяный».

Сам Вирбицкас пил. Это случалось и в их поездках на природу, на рыбалку. Отец, конечно, тоже выпивал, но умеренно, да и то, если не нужно было садиться потом за руль.

Последний раз Вирбицкаса я видел уже будучи студентом, когда приезжал домой на каникулы, и мы с отцом и с его другом, уже на школьном «москвиче» (отец давно уже как вернулся в школу) снова куда-то ехали вместе. Вирбицкас что-то меня спросил про мою учебу, ухмыльнулся: «Ну вот, скоро еще один молодой специалист будет…». Помню, что в ту поездку, а мы ехали по городу, перед нами вдруг оказалась похоронная процессия, и я сказал: «Хоронят кого-то…». А Вирбицкас засмеялся: «Хорошо, что не нас, это – главное…».

Примерно через год Вирбицкаса не стало. Он нелепо погиб под трамваем. Вышел из вагона, обогнул трамвай спереди, но зацепился авоськой за какую-то железяку. Была зима, скользко. Трамвай рванул вперед и утащил его под себя. Жуткая смерть. Говорят, что он был совсем трезв.

Отец тяжело переживал уход друга и как-то мне сказал: «У меня за всю жизнь был один друг – Вирбицкас».

Парадоксально, но мои первые воспоминания о школе – это воспоминание о кино. Тогда я еще в школу не ходил, а отец уже работал там. Он был не только учителем труда в столярной мастерской, лаборантом на уроках физики и химии, шофером, но и киномехаником. В той старой деревянной школе, походившей на длинный барак снаружи, но просторной внутри, был один класс с закрытыми темными шторами и двумя небольшими оконцами в стене, за которыми была кинобудка. Эта кинобудка была для отца его пристанищем. Она имела собственную дверь из коридора, и часто ключ от нее был у меня в кармане, отец разрешал мне самому открывать ее и проводить там время. Не знаю, что я, собственно, там подолгу делал, но помню, что там мне очень нравилось. Стопки плоских железных банок, обрывки и мотки пленки, узкой и широкой, запах целлулоида, клея и еще чего-то загадочного и волнующего. Отец крутил учебные фильмы старшеклассникам, а я сидел с ним рядом и смотрел на экран через второе окошко и пытался уловить нечто важное в голосе диктора. Когда я уже ходил в первый класс, то проводил там почти все перемены, и когда мои уроки заканчивались, шел туда к отцу и просил его поставить мне какой-нибудь фильм. Почему-то отец никогда не возражал, не помню ни единого такого случая. Больше всего я любил смотреть странный учебно-воспитательный фильм про мальчика. Этот мальчик, на вид совсем обыкновенный, просыпался утром по звонку будильника, вставал в своих отутюженных черных трусиках и белоснежной маечке, открывал форточку в огромном окне большой светлой комнаты, делал зарядку, чистил зубы порошком, умывался, уверенно одевался в школьную форму, ни на что не отвлекаясь. Затем складывал со стола из аккуратной стопки тетрадки и учебники в свой ранец, надевал пальто, ботинки с галошами, шапку и шарф, и только когда этот загадочный, даже сказочный, школьник уже брался за ручку двери, появлялись его веселая мама и мягкая бабушка в очках. Они провожали мальчика в школу. На этом фильм заканчивался. Не знаю я, почему это кино мне нравилось и почему я смотрел его снова и снова десятки раз. Еще были учебные фильмы про разное оружие, как разбирать и собирать винтовку, автомат, кидать гранату и копать окоп. Часть фильмов была совершенно непонятна и неинтересна, но многие я смотрел по несколько раз. И конечно же, просмотрел я тогда всю кинотеку отцовской кинобудки и все те фильмы, что еще дополнительно привозились из города. Были и художественные ленты, но вот их как раз почему-то и не запомнил вовсе. А вот образцового мальчика из сказочной жизни запомнил навсегда.