– Может, привыкнет?.. – допытывался я.

Через неделю снова отправились в поле. Пес отказался ехать, Мы силой усадили его в коляску и всю дорогу держали, чтоб не выскочил. Он до крови расцарапал приятелю руки и напустил лужу. А в поле удрал. Самым бессовестным образом. Мы пытались догнать, но дипломированный негодяй от погони ушел. Ну и шут с ним.

В конце сезона, когда на юг тянулись последние утиные косяки, дед Пичка совершенно случайно раздобыл английского сеттера по кличке Пальма. Причем, почти бесплатно – за пятерку… Пальме шел второй год. За это время она сменила пятерых хозяев. Первый, который взял ее месячным щенком, жил в собственном домике на окраине города. Домик снесли, держать собаку на балконе пятого этажа хозяин не решился и передал щенка другому охотнику. Тот, в свою очередь, вскоре уехал в Казахстан, и собака пошла по рукам. Последний хозяин – совсем не охотник – посадил ее на цепь, и подросшая «леди» добросовестно облаивала прохожих, дворняг, воробьев в огороде, скворцов у скворечника… Надо полагать, не от злости – от жажды деятельности. Не сложившаяся жизнь выработала в ней стойкость к невзгодам, смекалку, излишнюю самостоятельность и по молодости – непоколебимую уверенность в собственной исключительности. Вот такой она попала к приятелю. Тот сразу же решил проверить ее способности: дважды забрасывал старую варежку куда подальше, и оба раза собака нашла и подала ее. Нашла и третий раз, но, обнюхав, пренебрежительно фыркнула: что за шуточки?

Тут ее внимание привлек большой дохлый жук. Она перевернула его, прихватила на всякий случай зубами и принесла: этот не сгодится?

Сгорая от нетерпения, старик продержал Пальму три дня в загородке – чтоб привыкла к новому месту, на четвертый – взял на охоту. Мы шли краем длинного, высыхающего разлива. Собака рвалась с поводка.

– Отпущу, – сказал дед. – Пускай побегает.

– Отпускай, – посоветовал я. – Далеко не удерет…

Приятель нагнулся, чтобы снять ошейник, машинально ослабил поводок. Пальма дернулась и… Как она ринулась вперед! Задние лапы опережали передние, каждая жилка, каждая мышца пружинила – наддай! наддай! Грязь летела как картечь. Провалилась в промоину, кувыркнулась через голову, взвизгнула от восторга и – еще быстрее.

А с зенита лилась мягкая осенняя голубизна, щемящий душу запах прели плыл над землей, и тянулась, мерцала в прозрачном воздухе серебристая паутина…

Внезапно Пальму точно за хвост дернули. Она затормозила – передние лапы юзом скользнули по грязи – пригнулась, метнулась в одну сторону, другую, и еще ниже уткнув нос в землю, потянула, потянула, все резче и точнее обозначая главное направление – мелкий кочкарник на краю разлива. И стала. Вытянулась, напружинилась, левую лапу подогнула…

– Ты гля, ты гля! – всполыхнулся старик. – Должно, бекас?

И, сияя лицом, ринулся к дорогой своей псине, на ходу меняя тройку на патроны с девяткой. Но Пальма не стала ждать. Она бросилась вперед, бекас взлетел и, недовольно чвикая, полетел прочь. А Пальма: «Ай! Ай! Ай!» – взвизгивая от негодования, устремилась за ним.

– Ай! Ай!! Ай!!! – этот лаконичный, отчаянный вопль можно было перевести так: «Ах, разбойник! Ах, бесстыдник! Куда?!! Куда?!!».

Умчалась и исчезла в полях.

Спустя некоторое время мы забеспокоились: не потеряется ли? Но собака вернулась, заляпанная грязью, недовольная: улетел, негодник… Дед Пичка погладил ее. Она восприняла ласку как поощрение к дальнейшим подвигам, но старик перехватил поводок.

…Поджидая уток, мы пристроились в бурьяне на краю разлива. Прогретая за день земля была теплой. И воздух, теплый, ласково— мягкий, окутывал землю. И это последнее в уходящем году тепло наполняло душу покоем и светлой грустью. Вечером, едва видимый в полоске зари, взмыл над городом самолет; медленно и неслышно стал забирать выше, выше и, набрав высоту, потянул над горизонтом.